Каскадный · [ Стандартный ] · Линейный Мое творчество, Все на что я способен

[Abver]

БИТВЫ БОГОВ.
Все, мне крышка. Я попал, и попал очень круто.
С трудом вспоминались лекции. Треть процента? По-моему, именно такая часть солдатского состава гибнет при планетарном десантировании из-за так называемых непредвиденных обстоятельст. Или, говоря проще, по собственной глупости и из-за тотального невезения. И я как раз и попал в эту треть процента, будь она неладна.
Я шел с последним эшелоном, с самой высокой орбиты. На планете шансов выжить будет больше, потому что основную часть врагов уничтожат первые шесть волн десанта. Но эта удача компенсируется опасностями при посадке. Выше орбита – больше смертей.
Надо же было появиться прямо на моем пути этому чертову подбитому корвету. Будь он цел, максимум что бы мне грозило, так это шмякнуться о борт и в неполном сознании продолжить спуск. Ничего страшного, бывает.
Но проклятая посудина получила хорошую порцию ракет, после этого сосчитала еще несколько судов. Генераторы перешли в третью фазу работы, превратившись в огромные сверхмощные магниты. И, на свое счастье, рядом пролетал ваш покорный слуга. Меня просто-напросто притянуло. И я как гвоздь висел у всех на виду. Благо, не раздавило: спасали компенсаторы.
Да и висел бы так, опять же ничего страшного. Стыдно, конечно, но чего на войне не бывает. Сняли бы через пару суток, посмеялись.
Но, видимо, сегодня фортуна была явно не на моей стороне. К корвету на крейсерской скорости приближался боевой катер, недвусмысленно собираясь врезаться. И как раз в том месте, где висел я.
Спасения я не видел. Оставалось только молиться. Правда, молитвы я не знал ни одной.
Долго мучаться ожиданием смерти мне не пришлось. Меньше чем через четверть минуты я раздавлен. Я лишь успеваю услышать треск раздавливаемого скафандра. Боли я не чувствую: сознание милосердно отключается.

Я стою посреди равнины. Куда не посмотришь: кругом одна сине-фиолетовая трава. Такая же и под ногами. На мне боевой скафандр, в руках верный Змонк. Все как надо.
Неужто приземлился? А кого же тогда раздавили сошедшиеся суда? Да и нет вроде на T130 ни синих, ни фиолетовых растений.
Слышу сзади шум. Оборачиваюсь. Метрах в пяти стоит существо: невысокое, зеленое, с ногами и руками, с круглой безухой головой и огромными немигающими глазами. Классический тисианец. Или тисианка. Так сразу и не отличишь.
Одето существо в синие свободные одежды. Лапки смирно сложены перед собой. Никаких признаков агрессии. Сущий буддийский монах.
Все таки Тисиан.
- Где я? – спрашиваю я, и только потом понимаю, что у меня нет лингвистора. Но тисианца это не смутило.
- В Стране Синей Травы, - на чистом русском отвечает инопланетянин.
Сначала возвращаю на место челюсть.
- А ты кто?
- Я кусамбаксуа.
М-да, обьяснил.
Монахоподобный тисианец как то совсем по человечески горестно вздыхает, поводит рукой, и рядом с ним возникает штуковина, сильно похожая на этакий модернистский стул. Рядом со мной возникает такой же, но побольше.
- Присаживайся, - устало произносит он и сам подает пример. Я тоже сажусь, хотя местная мебель и не очень удобна.
- Я привратник Страны Синей Травы, по вашему преисподней. Отправляю души умерших, кого в рай, кого в ад. У нас они, конечно, называются иначе. Доходчиво обьяснил?
Да уж куда доходчивее.
- Так я на тисианском том свете?
Некоторое время соображаю. Привратник смотрит на меня грусно и с какой то глубокой тоской в глазах.
- А я то тут что делаю?
Гениальный вопрос. Действительно, я то тут что забыл?
- Молился бы своему богу, явно сюда не попал бы, - язвительно говорит кусам… как его там.
Единственное что мне интересно, откуда он по нашему лапочет, да еще получше меня.
- Ваших здесь за последнее время тысячи прошли. Выучить пришлось.
Обхватываю голову руками. Влип так влип. При жизни не везло, так и после смерти фарта нет. Куда меня теперь? Уж ясно, что не в местный рай. Тисианский ад похлеще нашего будет, для землян, по крайней мере. Вот уж зеленые рогатые потешаться.
- Ну, собирайся, пора, - нарушает мои невеселые мысли не местный апостол. – Куда и сам догадываешься.
Я встаю со стула и покрепче сжимаю автомат. Просто так не возьмете, зеленопузые. Но мое перемещение в ад, или как он уних тут называется, какая нибудь Страна Черной Травы, явно откладывается.
Тисианец вдруг подпрыгивает, нервозно озирается, всматривается в горизонт. Я тоже туда смртрю. Вдали видны какие-то еле различимые точки. Они приближаются. И инопланетного святого это сильно волнует. Он бегает взад-вперед, что-то верещит, уже, видимо, по своему.
А я улыбаюсь. На дальновизоре вижу ровный клин летящих мужчин. В белых одеждах, с длинными светящимися мечами в руках, они начинают спускаться, редко взмахивая большими белоснежными крыльями. Ангелы. Наши, земные.
- Братцы, я здесь! – кричу я и пару раз стреляю в воздух.
Ангелы садятся один за другим, окружая меня плотным кольцом.
- Ты в порядке, сынок? – спрашивает меня один из них, с тонким юношеским лицом, но с низким прокуренным голосом. Командир, сразу понял я.
Но интерес ко мне он сразу теряет. Что вокруг начинается. Словно из-под земли появляются зелененькие уродцы с непонятным оружием в руках. Начинается жестокая сеча.
- Расхитителям божественной собственности смерть! – ревут ангелы, резво работая клинками. Это я что ли божественная собственность?
Аборигенов много. Каждый ангел бьется сразу с тремя-четырьмя. Во все стороны летят пух, красная и зеленая кровь, белые и синие одежды. Один из ангелов воздевает руки к небу и просит Господа о помощи. Радист отряда, понял я.
К месту сражения слетаются новые эскадрилии ангелов и херувимов. Тисианцы отвечают появлением каких то жутких жукоподобных тварей. На подходе вижу отряд самых натуральных чертей, с копытами и рогами. Начинают биться бок о бок с воинами света. На горизонте огромные многорукие фигуры. Неужто титаны? Божественная битва приобретает воистину колоссальные масштаб.
Вокруг грохот, лязг оружия, крики. Я хватаю одного крылатого.
- А мне то что делать?!
- Не до тебя сейчас, - азартно кричит ангел, вырывается и кидается сразу на трех тисианцев.

А я опять оказываюсь в невесомости, притянутый к генератору разбитого корвета. До приближающегося катера считанные метры. Но теперь каким то чудом мне удается увернуться.
Нашли меня через тридцать часов. И первым делом, после еды и сна, я сходил к корабельному капелану и взял Библию. А у корабельного муллы Коран. Жаль, равина на нашем линкоре не нашлось.

И ТЕБЕ ПОЗДОРОВУ.
- И тебе поздорову, - пробасил в ответ на мое приветствие волхв. Здоровенный, широкоплечий, хоть и не молодой. Руки словно лопаты. Настоящий богатырь, каковым, наверное, и был в молодости.
Никогда не любил волхвов. Видел то их пару раз. Но какой то неопределенной опасностью от них каждый раз веяло. Никогда не внушали мне доверия ни волшебники, ни колдуны, ни чародеи. И уж тем более волхвы, водящие, как известно, дружбу с всякого рода лесными духами и нечистью.
Этот был не лучше других. Может и был он когда то богатырем, и защищал простой люд, но, видимо, много с тех пор прошло времени, и за это время растерял он добро. Буравил меня нехорошими маленькими глазками. Огромный, весь какой-то темный, похожий на старый могучий дуб.
- Куда путь держишь? – так и ощупывает взглядом. Ох, не к удачи я его встретил посреди дремучего леса.
- В Китеж, - ответил я.
- И мне туда же, - улыбнулся волхв. Лучше бы и не улыбался. Еще страшнее стал.
Этого я больше всего и боялся. Не верю я, конечно, историям о лесных кровопийцах и людоедах. Но не верить хорошо в теплой таверне за кружкой домашнего кваса в компании друзей. Стоит перед тобой этакая образина, и в голову лезет мысль: откуда он такой упитанный в местах, где зверья крупнее белки и не водится. Шишками что-ли питается?
Улыбается, а зубы так и сверкают. Даром что немолод, но дерево перегрызть сможет.
И еще захотелось ему напомнить, что, когда я его встретил, направлялся он на юг. Уж никак не в Китеж.
Мы двинулись по еле заметной тропинке. Волхв тяжело шел рядом, глухо стукая посохом. От него густо пахло неизвестными мне травами. Хорошее с утра настроение быстро ухудшалось.
- Небось думаешь, что заведу тебя в топи и слопаю? – пророкотал лесной кудесник и начал ухать. Видимо, он так смеялся.
- Истории про вас всякие рассказывают, - неохотно признался я.
Волхв хекнул:
- Эт хорошо что не врешь. Ложь я сразу чувствую.
Опять пошли молча. Я подумал, что не кинулся он меня разубеждать. Ох, страшно.
- А кличут то тебя как?
- Златом.
- А меня Лесобором.
Так и шли весь оставшийся день, перекидываясь скупыми фразами. Волхв что-то спрашивал, я коротко отвечал. Если Лесобор действительно упырь или волколак, то говорить с ним надо очень осторожно. Втянет в разговор, одурманит, и кушать начнет живьем, а ты и сопротивляться не сможешь.
Начало смеркаться. Скоро начнется самое интересное. Если есть чему начинаться, конечно.
Но, даже когда окончательно стемнело, страшный волхв не выпустил клыки и не попытался вцепиться мне в горло. Нашли удобную полянку, разожгли костер. Я уже стал подумывать о неоправданности моих подозрений, но все испортило то, что Лесобор отказался ужинать. Видано ли, целый день на ногах и не проголодался? Или хочет утолить голод не вяленым мясом, а свежим?
Заснуть я, понятное дело не мог. Честно говоря, хотелось дать хорошего стрекача. Но так нельзя делать. Если волхв действительно из нечисти, то от него мне в любом случае не убежать. Поэтому приходилось дрожать от страха и притворяться спящим, вслушиваясь в каждый шорох. В руке я крепко сжимал маленький серебрянный ножик, купленный на одном из заморских базаров несколько лет назад, на всякий случай. Не дайте боги, что бы это был тот самый всякий случай.
На какое то время я все-таки задремал. И проснулся от того, что начал задыхаться. Широкая липкая ладонь зажимала мне рот и с силой прижимала мою голову к земле. Почувствовал, как начала хрустеть шея. Я несколько раз ударил ножом по толстой руке волхва.
Раздался визг. Ладонь исчезла, и я смог вскочить на ноги. Лесобор стоял шагах в пяти от меня и с недоумение разглядывал свою пораненную руку. Потом перевел взгляд на меня.
- Эка ты меня. – Прошипел он. Вот теперь он был по-настоящему страшен: кожа неестественно побелела и пошла какими то пятнами, глаза стали красными. Над поляной стоял тяжелый сладковатый запах.
- Мертвяк! – меня аж передернуло от отвращения.
Бывший волхв, не нашедший упокоения мертвец, хищно улыбнулся осколками зубов.
- Если бы, Златушка, если бы.
Он просто пошел на меня. Нет, мне не совладать. И я побежал. Сейчас можно было расчитывать только на чудо.

- И тебе поздорову.
Паренек настороженно меня раглядывает.
- Куда путь держишь? – дружелюбно, насколько это возможно, спрашиваю я.
- В Китеж.
- Я туда же. А звать тебя как?
- Лучом.
- А меня Златом.
Не очень то он мне рад. Вместе идем по знакомой мне тропинке.


ПЕРВЫЙ РАЗ.
Вы когда нибудь дрались в глухой темной подворотне сразу с тремя? Не лучшая жизненная ситуация.
Я бы смог отмахаться. С горем пополам. Даром что-ли три года на карате ходил? Хоть это и было еще в школе. Кое что то осталось. Да и не те были противники, что бы сильно беспокоиться за свое здоровье. Наркоманского вида отморозки: худые, сутулые, с коричневого оттенка кожей. Каждого соплей перешибить можно.
Но тут в руках одного блеснул нож. Это только на тренировках бутафорское оружие легко вылетает из нежелающих тебя убить рук. Когда смотришь на холодную сталь, все боевые навыки куда-то улетучиваются, вместе с боевым пылом.
Удар. Боли почти не чувствую. Лишь резкая слабость. На руки льется что-то горячее. Моя кровь. Колени подкашиваются и я падаю.
Казалось, время остановилось. Ползу. Или пытаюсь, по крайней мере. Все, это конец. Удивляюсь только своему хладнокровию. Всегда думал, что умирать тяжело.
Жалко только родителей. Вот кто действительно не переживет мою смерть.
В животе начинает холодеть. И жутко хочется спать. Глаза так и слипаются. Ухожу в свои грезы.

Моя первая лекция. Вокруг такие же первокурсники, как и я. Ректор – солидный полный мужчина – расхаживает перед кафедрой и говорит что-то о юридической элите страны и о нас, как о будущих ее представителях. Я не слушаю. Мое внимание занято другим. Точнее, другой.
Уже пол-часа рассматриваю тонкую шею с нежной кожей. В голове проносятся сцены, заставляющие краснеть.
Ее я приметил еще в корридоре. Высокая, стройная, с красивым, хоть и чуточку неправильным лицом. Притягательная, вот нужное слово. И не писанная красавица, а взгляд отводить не хочется.
Конечно, это не была любовь с первого взгляда. Семнадцать лет – такой возраст, когда тебе нравится каждая вторая представительница женского пола. Но все таки что-то тогда в груди кольнуло.

На экране очередной американский супергерой дробит челюсть очередному американскому суперзлодею. Красиво дробит, зрелищно. Под отличную тяжелую музыку. В другой раз я засматривался бы этой сценой. Но не сегодня. Рядом сидит она. И все мои мысли только о ней.
Первое свидание и поход в кино. Надеюсь, что свидание. И очень надеюсь, что не последнее.
Вспоминаю, как краснея и заикаясь, предложил ей погулять в воскресенье. Хотелось провалиться на месте. Подумал тогда, что скромность – это болезнь.
Места себе не находил потом три дня. Днем обдумывал все возможные сценарии встречи, подготовил с десяток речей. Ночью гнал от себя бестолковые страхи: вдруг я ей не понравлюсь? или скажу что-то не то? или она вообще не придет? С особой грустью перебирал скудный студенческий гардероб и пересчитывал не менее скудные студенческие финансы.
Тайком смотрел на нее и думал, что напрасно я переживал. Жемчужина, а не девчонка.
Тогда все прошло отлично. Жалел только, что не купил билеты на последний ряд.

Тяжело дышу. Штаны впереди оттопырены самым неприличным образом, но я не испытываю по этому поводу ни душевного, ни физического дискомфорта. И она, по-моему, тоже.
Мой первый поцелуй. Никогда не думал, что можно так завестись от поцелуя. Хочется содрать одежду сначала с нее, а потом с себя. Какое то оральное безумие.
О, как я об этом мечтал. И как долго к этому шел. Мы уже несколько месяцев гуляли, целомудренно взявшись за руки. Вот и все доказательства чего-то большего между нами, нежели простая дружба. В голову постоянно лезла навязчивая мысль, что надо проявить инициативу. Но чертова болезнь…
Она все сделала сама. И откуда столько опыта? Наверное пресловутая женская интуиция.

Первый секс, первая ссора, первое бурное примирение…
Моя первая любовь. Никогда не думал, что сердце может заходиться от одного голоса возлюбленного человека, а голова идти кругом от запаха его тела. Мы упивались чувством любви, мы купались в нем, мы жили друг другом.

И, по традиции, моя первая смерть.
Я кусал свою руку. Только не уснуть, только не уснуть. Я полз к выходу из проулка, оставляя темный след на асфальте. Откуда то взялись новые силю. Нет, думал я, не дождесься, Костлявая. Слишком я мало был со своей маленькой Алисой, слишком мы мало успели. Хотелось плакать, хотелось смеяться. Хотелось всего. Только умирать желания не было. У меня еще слишком много нового впереди. Первого.

[Abver]

ПОД ПЫТКОЙ.

- Вы ее любили? - спрашивает иквизитор. Голос тихий, бесцветный. И сам он какой то невзрачный, серый, незаметный.
Я молчу. Неужели эта мышь в обличье человека знает что такое любовь?
Инквизитор тягостно вздыхает и еле заметно кивает палачу. Метр Донель начинае что-то делать у моих ног. Слышу хруст собственных костей. За ним приходит дикая боль. Некоторое время корчусь в деревянном кресле, к которому крепко прикручен.
- Вы знали, что она ведьма?
Опять тягостный вздох, опять хруст и опять боль.
Дыба, испанский сапог, верденская дева, еще какие-то жуткие приспособления.
- Хотите услышать о ней и обо мне? Слушайте, в свое удовольствие.

Я шел по берегу Сены. И увидел ее. В мире, где оголить ногу выше щиколотки считается бесстыдным, вид обнаженной женщины приравнен к явлению святого.
О,она была прикрасна. Я стоял и не мог пошевелиться, и смотрел на нее. Она, ничуть не стисняясь своей наготы, смотрела на меня.
А потом мы долго любили друг друга, прямо на берегу, весь день, и всю ночь. Так и не сказав ни слова.
Я лежал на траве. Расцарапанная спина саднила, искусанные губы распухли и болели. Я гладил ее пышные черные волосы. Как же ее зовут?
- Талия.

Конечно, я сразу понял, что Талия ведьма. Не бывают простые женщины так прекрасны. Так распутны. И так умны.
Я ходил по ее дому, смотрел на корешки книг на многочисленных полках, на склянки и банки с непонятными веществами, на сушенные травы. И мне небыло страшно. Она наблюдала за мной с улыбкой.
Вскоре я бросил университет. У меня появился новый учитель. Учитель, которому я верил и доверял, и которого любил.
Я постигал черную и белую магию, искусство порчи и заговоров, многие другие колдовские науки.

И я побывал на первом в своей жизни шабаше. Я смотрел на своих новых братьев, слуг Сатаны, старых и молодых, красивых и не очень. И видел по-настоящему свободных людей. Свободных в действиях, и, главное, свободных в мыслях.
Да, мы пили кровь и ели мясо еще живых младенцев, насиловали малолетних девствениц. Вас это шокирует? Чтож, как говорили римляне, каждому свое.

А как-то раз Талия сказала, что в полнолуние нам надо зачать ребенка. Через девять месяцев я с кинжалом стоял над кричащим комком.
- Убей его! - из угла рычит Талия. У нее нет сил даже подползти. - Убей его! Так требует Господин!
Я бью. Несколько раз. А потом мы пьем кровь нашего сына. Моя возлюбленная розовеет и словно набирается жизненной силы. Меня тошнит.


Второго ребенка мы зачали тоже в полнолуние.
- Что говорит Господин? - спрашивал я, на что Талия таинственно улыбалась.
Я убил ее во время родов, даже не посмотрев на ребенка. Даже с перерезанным горлом она не умерла сразу: долго цеплялась за меня руками. Пошел исповедываться, чего очень давно не делал.

Бог отвернулся от меня давно. Теперь отвернулся и дьявол. Или я отвернулся от них. Или отвернул их от себя. В любом случае, мне нет места ни на этом свете, ни на том, ни в раю, ни в аду. Отныне я житель небытия и безвременья, бесплотный дух вселенной.

- Любил ли я ее? - смотрю на своих истязателей и смеюсь.- Наверное, да. Но все-таки Талия была настоящим мастером различных зелий, в том числе и приворотных.



ПОКОЙ УМЕРШИХ.

Я сидел в небольшой каменной нише. И что я тут делаю? Мне страшно(есть чуть-чуть), холодно и голодно, и очень хочется спать. И ради чего я подвергаю себя таким испытаниям?
Во всем виноват азарт. Наш фамильный бич.
Никогда не верил в привидения. Даже когда был маленьким. Мама считала, что каждый нормальный ребенок должен бояться темноты. Я не боялся. И мама называла меня уникальным.
Легенды о призраках замка Левинкорг были, наверное, древнее самого замка. Сколько неупокоенных душ бродили по длинным темным корридорам не знал никто. От нескольких десятков до нескольких сотен. Да, история Левинкорга была страшна и кровава.
Ну не верил я во всю эту ерунду. О чем вчера и заявил Ноутилу, огромному любителю таинственных историй. Он часами мог рассказывать о последнем дне юной графини фон Левинкорг, или о ее внучке, полоумной Гариде, убившей собственных детей. Наслушался всего этого от деда, и теперь с собственными подробностями передает другим, при случае и без него.
Мои слова задели Наутила. Он начал приводить десятки свидетельств и доказательств, но примолк после резонного замечания, что сам то он не видел ни одного привидения. А потом вдруг выдал:
- А как ты можешь говорить, что их не существует, если их не видел?
Умнее фразу составить Наутил не смог. Но мысль была ясна: чтобы доказать, что в огороде нет камня, надо туда пойти и увидеть, что его действительно там нет.
И мы поспорили, что я просижу всю ночь в самых дальних корридорах замка и не увижу ни одного призрака. Глупо, конечно. Я ведь могу и не сказать, что что-нибудь увижу. Но расчет Наутила состоял в том, чтобы я испугался и отказался от спора, тем самым доказав его правоту. Недождешся.
Сначала я решил всю ночь продрыхнуть. Но это оказалось не таким уж простым делом: здесь было очень холодно. Я сидел, обхватив колени руками, и пытался согреться. И проклинал Наутила в купе со своим азартом и инстинктом спорщика.
На какое-то время я все-таки задремал. Проснулся от того, что тяжелая портьера, закрывающая мое убежище, легонько шелохнулась. Первая мысль - я ее сам задел. Но я ее не касался, а она шелохнулась еще раз. Волосы на голове зашевелились.
Аккуратно, лишь бы не издать ни звука, я выглянул в коридор. Была глубокая ночь, и не видно было ни зги. Я уже хотел спокойно вернуться на место, когда из за поворота, метрах в десяти от меня, выплыло...
Теперь волосы на моей голове не просто шевелились. Такое впечатление, что скальп хочет убежать.
Из-за поворота выплыло самое натуральное привидение: прозрачный и светящийся силуэт женщины в белых одеждах. Открыв рот я смотрел, как призрак проплыл мимо меня и исчез в конце корридора, на винтовой лестнице.
Наверное, я так бы и сидел, уставившись в след...кого? юной графини, или сумасшедшей Гариды? или еще кого? если бы из-за того же угла не вынырнула еще одна белая фигура. На этот раз мужская.
Мне даже не пришло в голову спрятаться. Но моя персона, похоже, призрака не интересовала. Он меланхолично проследовал в том же направлении, что и дама.
Привидения шли одно за другим. Они появлялись из смежных коридоров, из дверей в комнаты, или прямо из стен. И путь их лежал к винтовой лестнице, ведущей в подвал.
Все-таки я набрался смелости и двинулся за каким-то мальцом, тоже, ясное дело, в белом.
Лестницы, переходы, тоннели. Я петлял по лабиринту замка, боясь заблудиться, и думал, что архитектора стоило бы повесить за такую планировку. Впрочем, с ним, очень может быть, так и поступили, и он вместе с другими бродит где-то здесь.
Я упустил момент, когда выскочил в большой овальный зал.
И был не в силах пошевелиться. В кромешной темноте, разделившись на пары, в вальсе кружились светящиеся призраки. Десятки пар. Я смотрел на этот мистический бал, и по моему телу бежали мурашки.

Ничего я наутро Наутилу не рассказал. Конечно, он не поверил. Но проверять все равно не станет, струсит. А души умерших тревожить незачем. Они нашли покой, пусть не на том свете, так на этом.



ЭКСКУРС В ЗАГРОБНОЕ БУДУЩЕЕ.

- А вот возьму и прыгну!
Макс сидел на крыше семиэтажного панельного дома уже час. Внизу собралось много народу. Такое внимание к его персоне ему нравилось.
- Братишка, прыгай, мы тебя поймаем.
Это кричат его друзья. Голоса наглые и пьяные. Равиль, Семен, Гасан, Токарь, Кучер, кто то еще. Крепкие, в кожаных куртках и в большинстве своем бритые. Зеваки немного сторонятся опасной компании. Зевак, кстати, много.
Чуть вдалеке стоит карета скорой помощи. Рядом, взирая на все происходящее с буддийским спокойствием, курят врач, санитар и водитель. Курят уже час, ждут и заодно отдыхают.
А происходит, в общем то , следующее. Максим Гнездов, для своих Макс или Гвоздь, решил покончить с собой. Измена любимой девушки(а сам то со сколькими переспал без ее ведома?), два свежезаведенных уголовных дела(справедливо заведенных, что уж там), жуткий скандал с родителями(а как они еще должны отреагировать?), и в большей степени бутылка водки и пара косяков привели его на эту крышу. Он сидит, свесив ноги, и собирается прыгнуть вниз и в дребезги разбиться.
И совсем это не страшно оказалось. В предвкушении смерти есть своя прелесть. Ждешь чего-нибудь нового. Ведь умирая каждый из нас делает величайшее открытие: открывает новый мир. И закрывает старый, для себя. Умирать интересно. Этакий возведенный в абсолют познавательский фанатизм.
Впрочем, Макс мыслит сейчас не так гладко. Слово "абсолют" вообще отсутствует в его словаре. Но все-таки какие-то движения мысли заставили его оттолкнуться и полететь вниз.

- Жри, тварь!
Макс задыхался. И ничего не мог понять. Он пытался вздохнуть, но в рот и ноздри забивалась густая отвратительная масса. Его куда-то макали головой, и чья-то сильная рука не давала возможности освободиться.
- Вкусно?! Еще хочешь?!
Живительный глоток воздуха. Они посередине какой-то грязевой равнины: Макс и его мучитель - огромный мускулистый мужик. Он держит Макса за воротник и сует головой в огромную кучу дерьма. И зло кричит на ухо.
Это было давно. Паренька звали... Да Макс уже и не помнил. Ботом его называли. Самый умный был в классе, а значит и наименее уважаемым. Низенький, дохлый, очкастый. Мишень для злых шуток сверстников.
Как-то осенью Макс и еще трое пацанов решили развлечься: прямо посреди школьного двора, на глазах у всех, окунули Бота в огромную грязную лужу. А Макс, как самый изобретательный, догадался макнуть его туда лицом. Вот смеху было. Несчастный две недели не ходил в школу, а потом и вовсе перевелся в другую. Но его обидчиков это не волновало. Они забыли о нем на другой день после инцидента.
Вспоминай, прошелестело в голове.

Дерьмо куда-то исчезло, как и сжимающая шею рука. Макс стоял на четвереньках на замызганом кафельном полу и блевал.
- Грязный он. Испачкаемся. - сказал кто-то просительно.
- Ничего, отмоемся, - зло ответил другой.
Макс поднял взгляд и увидел пятерых парней, крепких, бритых и в кожаных куртках. Они стояли полукругом и молча на него смотрели. Центральный нехорошо усмехнулся и коротко, но сильно ударил Макса ногой в лицо.
Били долго, ногами и руками, палками, несколько раз ударили головой об унитаз. Макс глотал собственные зубы, плевал кровью, с ужасом понял, что у него вытек правый глаз. Потерять сознание было единственным его желанием.
А ведь и он много раз вот так же входил в раж: в туалетах школы и путяги, на ночных улицах, в недалеких от дискотек подворотнях. Упивался превосходством трех-пятерых-шестерых над одним, двумя.
Только сейчас, захлебываясь кровью и слезами, Макс впервые в жизни подумал, что пятеро на одного - нечестно.
Осознавай, опять ворохнулось что-то внутри.

Кошмар избиения закончился. Хватает даже сил подняться. Парни в кожанках исчезли, но появились другие.
Длинная узкая комната, по бокам двухьярусный нары, на которых сидят полуголые мужики. Сухие, жилистые, темная от татуировок кожа лоснится от пота.
Макс не успевает ничего понять, когда ему ловко заворачивают за спину руки и начинают снимать штаны. Кто-то сильно хватает за волосы. Перед единственным глазом начинает маячить толстый красный член.
- Подготовить надо, вдруг откусит,- слышен заботливый голос.
- Уже подготовили, - отвечае хриплый рык.
А тогда, два года назад, ему было даже приятно. "Опустить" того паренька решили, как положено, по пьяне. На гомика похож. Так пускай будет не только похож. Говорили, что он потом повесился.
Хочешь еще? - шепчет кто-то отовсюду.

- Не-е-е-т!!!
Макс тяжело дышит. Он опять сидит на краю крыши и собирается прыгнуть. Или уже не собирается?
Хмель бесследно испарился. На крыше холодно, дует ледяной ветер.
Сейчас Макс не может ни о чем думать. Позже, вспомнив все пережитые ужасы, он представит, что его ждет на том свете после смерти, и решит изменить свою жизнь. И долго будет размышлять, были ли то проделки дьявола или его извечного противника.



БЕЗ НАЗВАНИЯ.

Какое все-таки счастье обладать женщиной впервые.
Миранель считал себя взрослым мужчиной. И по праву. В свои шестнадцать лет он участвовал в доброй дюжине больших битв, нескольких десятков мелких стычек и несчетном количестве драк.
И трофейных ушей на поясе было много, много даже для опытного воина.
Не по возрасту высокий и широкоплечий, Миранель, по его мнению, имел один существенный недостаток: юное, как раз соответствующее возрасту, лицо, совершенно не суровое,как бы он ни старался придать ему подобное выражение.
Но именно этот "недостаток" и привлек ее.
О, она была потрясающе красива. Тогда Миранель подумал, что всепоследующие женщины будут лишь тусклыми тенями этой богини.
Взрослый воин с детским лицом лежал на широкой кровати и смотрел на красавицу. Она смотрела на него своими огромными цыганскими глазами.
- Не уходи, - сказал он.
Она лишь улыбнулась. И Миранель вдруг подумал, что она всегда будет с ним, где бы ни был он, и где бы ни была она. Это была не просто мысль, а откуда-то взявшаяся вера.
На прощание она только прошептала на ухо:
- Ты даруешь мне существование.
Потом он долго думал над этими словами. Почему существование, а не жизнь? Или она имела в виду что-то другое?
Такая же тайна, как и она сама.

Его лицо было жестким и суровым. И все покрыто боевыми шрамами. Лицо великого воина. Мало кто узнал бы в нем шестнадцатилетнего юношу. Она узнала.
Великий воин умирал. Он не сразу понял, кто над ним склонился. Но когда понял...Впрочем, сил не хватило даже на то, чтобы приподняться.
- Все такая же,- прошептал он. И закрыл глаза, собираясь умереть. Самым счастливым человеком в мире.
- Еще рано,- тихо говорит она и исчезает.

Миранель Ардасский был стар. Он стоял у дороги и ждал.
Она не изменилась и была все так-же красива.
И она подарила ему воистину божественную ночь.
- А теперь пора.- прошептала она.
И они ушли вместе

[Abver]

ГЛУПЫЙ ВЛЮБЛЕННЫЙ ВАМПИР.

Он пил ее и плакал. Он высасывал ее кровь. И ему хотелось выть. Да, она была мертва.
Только смерть и любовь делают человека сильнее. Так говорили мастера. Он им верил.
Смерть ты пережил, говорили они. Иначе не стал бы адептом нашей веры. Осталось последняя ступень к могуществу.
Как он был глуп.
- Да, Анджей, ты слишком доверчив, - говорила иногда являющаяся ко мне смерть. - Но к мастерам стоит прислушиваться, пусть и не всегда.
И он прислушался. Он выбирал ее долго. Честно говоря, она была ему безразлична, как и все, кроме крови. А что еще ждать от вампира?
Приход любви он не заметил.
- Внимательности тебе тоже не хватает.- Смерть стала являться чаще.
Сначала человек тебя стесняет. Но постепенно ты начинаешь привыкать к нему. А потом понимаешь, что он единственная ценность в твоей жизни.
- И когда к тебе придет понимание?- Смерть качает головой.
Нельзя получить силу без жертв. Но так всегда хочется бесплатного сыра.
Понимание пришло. И он склонился над бездыханным телом своей возлюбленной и рыдал. Именно к этому понимание и привело.
"Смерть и любовь делают человека могущественным". Смерть любви дает десятиричный эффект. А любовь смерти?
- Тебе и не снилось, любимый.
Да, он попытался стать сильнее мастеров. У меня получилось, но какой ценой?
Он получил пряник - силу, он получил кнут - гибель Анжелики и душевные терзания.
- У тебя осталась лишь моя любовь. - Постоянный голос смерти. Ее визиты начинают пугать.
- Ты мне отомстила? - он сыплет проклятья. На кого? На смерть? Есть ли что-нибудь более проклинаемое во вселенной? - Или ей?
Анджей - несчастный глупый вампир - страдает над телом им же убитой Анжелики. А рядом стоит и улыбается влюбленная в него смерть. Она несравненно древнее и мудрее Анджея, и знает, что любые муки не долговечны. Когда то он забудет женщину. А смерть будет всегда, и ждать она будет вечно. Терпения ей не занимать.

[Abver]

ДОСКА ПОЧЕТА РАЯ.

На середине радуги встретились двое. Первый был низок и плотен, а так же рогат, при копытах, хвосте и круглом красном пятачке. И самым непристойным образом гол. Второй был высок, строен, бледен и при сильно развитых клыках. И одет в отличный костюм-тройку.
Некоторое время они стояли и подозрительно меряли друг друга взглядами.
- Ну и местечко вы выбрали, - недовольно проговорил высокий и стройный.
- Уж лучше, чем на северном сиянии или на лунной дорожке, ответил низкий и плотный.
- А Влад где? - спросил первый, нехорошо сощурив маленькие поросячьи глазки.
- Отдыхает, - бестрастно ответил второй.
Рогатый видимо расслабился. Тяжело вздохнул.
- Эх, перестал он уважать нашего хозяина. Совсем от рук отбился.
Клыкастый окаменел лицом.
- Вашего хозяина,- процедил он сквозь зубы.
Черт еще немного повздыхал, посетовал на неуважение и черную неблагодарность. Вампир в ответ молчал и поминутно поглядывал на золотые часы.
- Ладно, к делу.
- Мой господин желает забирать души себе. Все.
Вампир замолчал, гордо вскинув подбородок.
- А наш хозяин хочет лишь соблюдения договора. Кстати, подписанного Тепешем. Без принуждения.
Черт упрямо сложил руки на груди.
Разговор предстоял тяжелый.

- Главное, чтобы генератор не дал сбой.
Последний час Андрей только и делал, что сыпал сложнейшими физическими и техническими терминами, из которых "генератор" был самым простым и понятным.
- Да и что-нибудь другое не кокнулось.
Свою речь глава нового проекта НИИ климатологии Андрей Говриков закончил тихо и неуверенно. Совсе не так, как ее начал.
Ему было всего двадцать шесть лет, и по научным меркам он был зеленым юнцом, даром что очень талантливым юнцом, уже доктором наук и автором нескольких изобретений. Молодость в науке означает, в первую очередь, отсутствие выдержанности и терпения. Да, этого Говрикову действительно не хватало.
Шесть неудачных попыток провести эксперимент, работу всей непродолжительной жизни, по крайней мере на данный момент, не способствуют повышению самооценки.
Седьмая неудача означала полный провал и конец карьеры ученого. Значит - конец всего. Слишком много было поставлено на кон. И осознание этого тоже не повышало настроения.
Нажатие маленькой красной кнопки положило начало эксперимента. Сделав это, Андрей понял, что испытывает самоубийца, нажимая курок.

- Неужели мы будем обсуждать каждый пункт договора, составленного больше пяти веков назад? - вампир снисходительно улыбался.- Он не выдержит и беглого просмотра самым невнимательным юристом.
Черт начинал закипать.
- Может еще смету на души за эти пол-тысячи лет составим? - зло прошипел он.

Высокотехнологический процесс, в который были вовлечены огромные человеческие и материальные ресурсы, вошел в свою завершающуюся фазу. Андрей зажмурился и скрестил пальцы на руках, попробовал даже на ногах. В эти секунды решалась его сутьба.

И в эти же мгновения два посланника двух великих владык темной стороны мира были уже готовы вцепиться друг другу в глотки. Но не успели: земля ушла у них из-под ног, а точнее - радуга.

Все вокруг ликовали. У Говрикова не осталось на это сил.

Падая, черт жалел, что не стал в свое время ангелом. А ведь была возможность, если бы не грешил. Крылья бы сейчас очень пригодились.
О чем жалел вампир было неизвестно.
Но ясно одно, что Андрей Говриков досрочно, пусть и нечаянно, обеспечил себе место в раю, лишив Тьму двух своих верных слуг и на время оттянув смерть многих людей. Честь же ему за это и хвала.

[prohojy]

Не пойму, почесму никто на это ещё не ответил.
Просто отлично. В сетевых публикациях я ещё такого не читал.
Знаете, я или даю хорошую критику, или просто молчу. Так вот здесь промолчать нельзя. Это круто.
Продолжайте в таком духе. Выкладывайте еще. С удовольствием почитаю.

[Saint]

Не пойму, почесму никто на это ещё не ответил.
Просто отлично. В сетевых публикациях я ещё такого не читал.
Знаете, я или даю хорошую критику, или просто молчу. Так вот здесь промолчать нельзя. Это круто.
Продолжайте в таком духе. Выкладывайте еще. С удовольствием почитаю.

.

Да должен согласится с господином Прохожим. Что с удовольствием и делаю - прекрасные работы. Мне везет: за последние два дня нашел на форумах уже четырех интересных авторов. В критике не силен - как правило, просто выискиваю ошибки, но в ваших работах и этого делать не хочется. Скажу только, что вы один из немногих авторов, чьи произведения можно назваит работами. Спасибо. Порадовали...

[Abver20]

РАБОТА НАД ОШИБКАМИ, ИЛИ ИСТОРИЯ ВСЕЛЕНКОЙ ТИПОГРАФИИ.

Больше всего в книгах я не люблю ошибки.
В начале одного из романов Эжена Сю о вечном жиде Агасфер выходит на чукотский берег Берингова пролива и за снежной пургой видит Аляску. Мрачная и красивая сцена.
В тот же день я вышел на тот же берег и посмотрел в ту же сторону, что и в свое время Агасфер. И ничего не увидел. Да и не мудрено: до противоположного берега минимум пятьдесят километров. Мало чего рассмотришь. Я был разочарован.
Я был воспитан на абсолютном авторитете книги как правдивого источника знаний и мудрости. Безупречного источника. Не особенно искусный и довольно таки спорный классик французской литературы убил этот авторитет. И стал виновником иоей новой болезни. Назовем ее так - ошибкомания.
Начиналось все, в общем то, безобидно: мне стало интересно находить неточности в книгах. Каждое прочитанное произведение я подвергал дотошному анализу, обкладываясь энциклопедиями и справочниками. Это было чем-то похоже на охоту.
Занятие это мне скоро наскучило. Но я понял, что художественную литературу просто не могу читать. За каждой страницей я видел неправду, за каждой строчкой я видел ложь, за каждым словом - обман.
Но это были только цветочки.
Моя жизнь привратилась в кошмар. Все вокруг казалось нереальным. Я жил в мире, полном опечаток, логических ошибок. Часто я смотрел на небо и мечтал стать небесным инженером, чтобы взять и починить давно неисправную типографскую машину мира.
Я не умел молиться, но часто просил главного печатника наших судеб на секундочку пустить меня в святая святых своей мастерской. Безуспешно, конечно.
Помните старый мультик, в котором точки, запятые и другие знаки препинания жили в чернильной банке? Три года моего персонального ада прошли примерно в такой вот чернильнице, с крестиками и черточками, которыми зачеркивают помарки прилежные и не очень школьники.
Я плескался в черной жиже, давился антизнаками антипрепинания, и сетовал на того ненавистного мной гения, который додумался десятки тысяч лет назад передать песнь предков с помощью наскальных знаков. Уютно было бы ему по соседству со мной, в милой душной баночке из-под черной краски, еще одного инструмента запудривания мозгов?
Я всплывал к поверхности, и мне становилось легче. Опускаясь на дно, я хотел умереть.
Я боялся лишь одного - найти ошибку в себе. Это сулило конец. Пока веришь в безупречнрсть чего бы то ни было - есть ради чего жить и ради чего умереть. В обратном случае даже смерть никчемна и не принесет облегчения.
Каждый выбирает по себе женщину, религию и дорогу, пел Окуджава. Когда видишь идеал только в себе - выбрать проблематично. Женщины - некрасивы и глупы. Дороги кривы и ведут не туда. А религии... Бог - это абсолютная безупречность, и не важно что это: седобородый старец на небесах, облако космической плазмы или ползущий по стене таракан. Персональный ад, персональный рай, персональный бог. Я же стоял на пороге полного безбожия, в широком смысле.
Чернышевский меня бы расцеловал. Никто и никогда не повторял столько раз фразу "что делать".
Подсказку дал все тот же мультфильм. Единственный способ что-либо исправить - работа над ошибками. Я начал.
Через два года я зашел в книжный магазин и купил книгу. Я не выдержал и начал жадно пожирать глазами страницу за страницей, впервые за пять лет, прямо в автобусе. Не мог остановиться: читал на ходу, на лестнице, за едой. Закончил. И открыл заново.
Это был только первый шажок. Но толстый фолиант а-ля Талмуд начал преображать наш несовершенный мир. А я получил возможность хоть немного отдохнуть за чтением, пусть и собственного произведения.
Все-таки стоит поблагодарить парижанина за его может и не лучшую, но все же в чем то помогшую людям литературу. Именно благодаря ему хоть кто-то решил сделать работу над ошибками.


ОБИТЕЛИ.

Наше корыто медленно удалялось от голубого шарика.
- И здесь нет Бога? - спрашивает Луагр, в голосе нотки обиды. Он огромен и могуч. Большой наивный ребенок.
- Мы никогда не найдем его Дом. - Голос Аспенга скрипит как несмазанная дверь. - Мы этого недостойны. - Отец Лиар нехорошо на него коситься. Сегодня же доложит аббату Соиду - главному инквизитору корабля.
Старый Аспенг, наверное, высказал общее мнение.
- Седьмой Крестовый поход избран быть великим, - вещал с башни Великий Отец. Мы все верили. Как всегда, впрочем. Это было очень-очень давно. Теперь мы другие. И всему подряд не верим.
Я вспоминал десятки солнц и сотни планет.
- Обитель Господня! - в иступлении кричали мы. А потом так же бесславно покидали очередной мир.
Достойны ли мы? Один из многих, вопросов, которыми задаются усомнившиеся в себе праведники.
Последнее время меня мучает другой вопрос: а есть ли она, Обитель Господня?
Бог создал человека по образу и подобию своему, говорит Святое Писание. Значит, у Бога тоже должен быть Дом, говорят Святые Отцы.
Что же говорит сам Создатель?
Реки красной крови, реки зеленой крови, реки желтой крови. Какие еще реки ведут к нашей цели? И какие от нее уводят?
Вопросы, сплошные вопросы. Задают ли их терзаемые сомнениями праведники? Или это уже грешники?
Я смотрел на удаляющуюся голубую планету. Кровь у аборигенов тоже голубая.
Куда нас ведет очередное русло? Праведни внутри меня ответил сам себе. Ворохнулся и грешник.
Наверное, Дом есть и у Сатаны. Уж его то мы точно достойны .


ТАМ ТЫ ВСТРЕТИШЬ ВСЕХ.

- Пошла вон.
Глупая баба тащилась за мной, хваталась за ноги и что-то причитала. Смотреть на нее было противно.
- Пошла вон. - Отталкиваю ее. Она начинает громко выть. Хочется залепить ей пощечину. Опухшее, заплаканное лицо, когда-то даже казавшееся мне привлекательным, сейчас выглядело тупым и отталкивающим. Дура, как и они все.
Сегодня я украл еще немного чужого счастья. А немного ли? Смотря на очередное вселенское горе местного масштаба, задумываешься, доживет ли ее носительница до вечера.
Ерунда все это. Стерпит и не такое. Недельку поплачет, погорюет. Сетуют на слабость, а на деле двужильные, подольше мужиков живут.
А как все хорошо начиналось, Впрочем, начинается все всегда хорошо. Я об этом всегда забочусь.
Симпатичная вдовушка, весьма упитанная в денежном плане. И настоящей любви никогда не знала. А сорок лет - последнее цветение перед старостью - самый подходящий возраст для большого и настоящего чувства.
Неужели месяц счастья не перевесит недели горевания? Настоящего, непотдельного счастья и лживого горя? Никогда не верил в женские слезы и в их же причитания. Искренне лишь выстраданное. И внутренее. Не верьте словам и действиям, они суть обман. Правдива только мысль.
Я не оборачиваюсь на крики. Я жесток? Дарю я гораздо больше, чем отнимаю. В большей степени я отнимаю от себя. Да, я жесток, к себе в первую очередь.

- Вы интересовались их судьбами? - спрашивает священник. Голос его кроток и тих.
- Никогда, мне это неинтересно.
- Их было много?
- Сотни.
- Неразделенная любовь повод отнять у себя жизнь...
- Не смешите меня, святой отец. Лишь один раз я испугался. Это было давно. Она молчала, когда я уходил. Она была по-настоящему несчастна. Все внешнее - лживо. Слезы - бутафория, атавизм, способ вывидения из организма лишних солей, и не болнее того.
- Красть чужое счастье - грех.
- А давать его?
- Сравнивать свои деяния - грех еще больший.
Исповедуюсь я после каждой аферы. И слышу, как правило, одно и тоже.
В душу мне запали слова одной старой гадалки. "Там ты встретишь всех". Что же они мне скажут?

Я привязан к столбу. А они идут. Десятки, сотни, тысячи.
- Ты был слишком красив, - шепчут одни.
- Мы были влюблены в тебя, - шелестят другие.
- Ты повинен в нашей смерти.
Они все ближе и ближе. Некогда красивые. Таперь страшные.
- Ты будешь страдать как мы. Ты будешь страдать больше нас. Ты будешь страдать вечно.
Они рвали мое тело зубами и руками, а я хохотал.
- Глупые бабы,- кричал я. - Вам было проще убить себя и отправиться в ад, чем быть искренними с собой.
Лживые дуры, думал я, утопая в боли.


СМЕХ БОГИНИ.

- С вашей дочкой все в порядке. Возрастные особенности. Беспокоиться нет причин.
Доктор Ригс не верил в то что говорил.
В свои двадцать восемь лет Ланкастер Ригс был основоположником нового направления в медицине, сверхновым светилом всех наук с корнем "псих", признанным авторитетом в них же, лауреатом многих премий и наград, и прочая, и прочая, и прочая.
Многие считали его гением, немало людей думали о нем как о выскочке. Но практически все признавали, что он произвел революцию в психологии и психиатрии.
Сам же молодой доктор считал лучшим своим качеством наблюдательность. Ей то он и был обязан своим успехом. Увидеть простейшую закономерность в огромном количестве тестов психически больных смог бы далеко не каждый. Может это и не было великим открытием, то во всяком случае было великим замечанием. От слова "замечать".
Школа Ригса. Система Ригса. Доктрина Ригса. Галлерея тщеславия.
Метод психоанализа Ригса был основой всего. С помощью элементарных тестов и нескольких таблиц можно было разложить мозг человека по полочкам. Сознание человека было полностью препарированно, не оставив больше тайн.
Новый подход был безупречен, не давал сбоев и давал результаты в ста процентах случаях. До недавнего времени.

Родителей маленькой Ники начал волновать постоянный смех дочери. Девочка постоянно хихикала, не переставая.
Тоненько так, неприятно. Нехорошо. Непонравилась Ланкастеру эта маленькая, не по-детски серьезная девочка.
Начало конца. Именно эта мысль почему то пришла в голову в первые секунды знакомства с Ники. И Ригс этой мысли испугался. Таких интуитивных, словно пришедших откуда то свыше, пророчеств он боялся всегда.
Той же ночью молодой доктор метался по своему кабинету. Плохие предчуствия начинали сбываться: метод, основа новых школ, доктрин и направлений, золотой ключик Ригса, буксовал.
Либо метод Ригса работает во всех случаях без исключения, либо не работает вообще. Третьего не дано. Стопроцентная эффективность была не полезным качеством, а необходимым свойством системы. И даже единичный сбой означал не ее несовершенство, а ошибочность всего подхода.

- Я буду лично наблюдать Ники. Но я вас уверяю, ничего страшного с ней не происходит.
Глупая богатая мама верила каждому его слову. Как бы он сам хотел в них поверить.

Шли годы. Ники росла, смеялась она все тише и все реже. И доктор Ланекастер Ригс появлялся в доме МакСайтов все реже.

Ночной пустынный город. Вдоль стены большого полуразрушенного дома крадется старик. Ноги подкашиваются, из груди рвется кашель. Ему всего шестьдесят. Но лишения, голод и болезни состарили его раньше времени.
Лестница на второй этаж казалась непеодолимым припятствием, но сил все же хватило.
Старик устроился в углу у окна, в усыпанной обломками мебели комнате, его скрутил приступ кровавого кашля. Немного отдышавшись, он достал из-за пазухи тушку крупной крысы и жадно вгрызся остатками зубов, даже не озаботившись снять шкуру. А ведь раньше он это делал. Да и сырым мясо старался не есть. Впрочем, раньше он был здоровым крепким мужиком. А сейчас? Трясущаяся развалина, выхаркивающая остатки своих легких. И последнее время ему было холодно. Всегда.
На какое то время старик провалился в липкий беспокойный сон. Из которого был выдернут страшным звуком. Он шел издалека. Внизу послышались громкие грубые голоса, крики.
Чистильщики.
Сердце гулко стучало в груди. Очередной приступ кашля пришлось сдержать нечеловеческим усилием. Трясущимися руками старик взял деревянную палку и, обливаясь ледяным потом, переполз к входу, встав справа от двери.
На лестнице забухали сапоги. Старик так и не успел ничего сделать. У чистильщика, первым вбежавшего в комнату, была хорошая реакция. Он легко выбил жалкое оружие из слабых рук и опракинул старика сильным ударом в грудь. Больные легкие взорвались.
Два сильных свирепых воина месили ногами немощное тело.
- И-ме-нем-бо-ги-ни!- рычали они в унисон.
Жизнь не хотела покидать старика.
Он не умер даже тогда, когда один из чистильщиков отрезал ему руку, чтобы снять золотые часы, последний маяк былой жизни.
Если бы зверообразный гигант был грамотен, на крышечке часов он бы прочитал: "Ланкастеру от Лили".

Доктор Ланкастер Ригс цеплялся за остатки бытия. Он утопал в звуке, ставшем для него музыкой ночных кошмаров. А теперь и мелодией смерти.
Высокий заливистый смех, смех богини - гимн новой эры - отдавался в душе умирающего миллионами голосов тех, что ждали его на безжизненных равнинах ада.



ИЗБАВЛЕНИЕ.

Я тебя всегда ненавидела. И сегодня решила от тебя избавиться.
Делаю первый надрез и не чувствую боли. Я на верном пути.
Ты ведь никому никогда не нравилась. Даже мне. И я всегда задавалась вопросом: а зачем ты мне?
Веду лезвие дальше.
Сколько раз ты меня предавала? Несчесть. Выдавала мои тайны, самые сокровенные мысли и чувства.
Рука начинает трястись, но лезвие держу твердо.
Все это можно было терпеть. Пока ты не заговорила.
- Ты никогда от меня не избавишься, - были твои первые слова. - Я - твоя судьба, а ты - моя.
Потом ты говорила без умолку, портя мне настроение и сводя меня с ума.
Больно, как больно.
Последней каплей стало твое неповиновение мне. Так не должно быть. А ты лишь смеялась надо мной и над моими жалкими попытками подчинить тебя снова.
Сейчас тебе смешно? Корчишься и кривишься. Скоро хохотать буду я.
Кровь начинает стекать по руке. Еле стою на ногах.
Больше всего не могу простить тебе Макса. Ведь ты специально нас разлучила. Какая же ты все-таки сука, редкостная сука.
От злости режу еще сильнее.
И Кэт не могу тебе простить. Она была моей лучшей подругой. Стала злейшим врагом.
Заканчиваю полный круг.
Ты меня довела до настоящего безумия.
Пальцы не могут ухватиться. Сознание от боли мутиться.
Рву изо всех сил и откидываю в сторону кровавую тряпку. Чудо, что не падаю в обморок.
Наконец тебя нет в зеркале. Вместо твоей смазливой маски красное лицо, страшное и уродливое, но не твое. Хочу улыбнуться, жаль, нечем. Вместо улыбки уже вечный оскал.
Смотрю на красную лоскут кожи и испытываю странное чувство. Потери? Все-таки я к тебе привыкла...
Падаю, сознание куда-то ускользает. Последняя мысль: что скажут родители, когда вернутся?

[Abver20]

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТАРЫЙ МИР.

- Открой глаза, дорогая. Добро пожаловать в твой новый мир.
Первое ощущение в новом мире - боль. Второе - дикая боль. Третье - боль первобытная, разрывающая на части.
Когда в школе мне лечили зуб, я думал (тогда еще думал), что ничего больнее в жизни не испытаю. Я ошибся. По настоящему больно, это когда тебе отрезают гинеталии, делают на их месте разрез и добрых десять часов режут, пилят, шьют...
Весь день как в тумане. Страшно хочется пить.
Нас в палате трое. На соседней койке лежит Инна, как мне ее представила медсестра. Тоже только после операции. У Инны мускулистые руки, мощный торс. Лицо слишком крупное для женщины и со слишком мягкими чертами для мужчины. Бесполое чудовище. Как и я. Как и третья соседка, которую я не могу разглядеть.
Что бы превратиться из мужчины в женщину, надо пройти несколько лет ада. Десятки операций: системные, пластические, еще какие-то. Гормональная терапия. Хроническая депрессия. И постоянный поиск денег. Между пунктом А(мужчина) и пунктом Б(женщина) ты - непонятное существо среднего рода, с наличием первичных и вторичных признаков обоих полов. Урод. Недочеловек. Даже врожденные гермафродиты имеют перед тобой преимущества.
Сейчас в палате три таких урода и недочеловека.
Каждый раз, просыпаясь после очередного наркоза, задаюсь вопросом: зачем?
Задаюсь и сегодня. Ответа не нахожу, как всегда.
Ночью все-таки задремал (задремала? задремало? все-таки, сейчас я скорее женщина, чем мужчина). И был вырван из сна тихими странными звуками. Некоторое время я привыкал к реальности, вслушивался и пытался разобраться в том, что меня разбудило. Всхлипы, неразборчивое бормотание.
От уличных фонарей в палате было достаточно светло. Я видел пустую койку Инны. Рядом, на стерильном кафельном полу, неопрятную кучу окровавленных бинтов. И темный влажный след. До слабо ползущего к выходу существа - Инны. Именно она (или оно?) стонала, плакала, что-то бормотала.
Начинаю двигаться, в глазах мутнеет от боли в промежности.
Теперь мы лежим на холодном полу, лицом к лицу. Я оглаживаю не по-женски крупное и не по-мужски мягкое лицо Инны, стараясь не смотреть на язвоподобную кровоточащую рану внизу ее живота, чтобы так же не завыть и не запричетать.
Говорю, говорю, говорю... Отвечаю на свои и чужие вопросы. И тоже плачу.
А потом была целая армия медсестер. И жизнерадостный доктор, ворвавшийся утром в палату с воплем "И что вы здесь делали, девочки?" И наш дружный с Инной ответ, взятый из старого-престарого фильма: "Вертай все обратно!"
Настоящая боль, это когда тебя режут по старой ране, отрезают твою плоть, пришивают заново. Мои новые ощущения в старом мире.
Сегодня меня в него никто не приглашает.





ПИНГВИНИЙ ВОПРОС.
(Вариант морально наиболее удобоваримый.)

Посвящается двум девушкам, которые, после общения с автором, изменили свое мнение о пингвинах.

- Суд долго не мог квалифицировать ваши действия, подсудимый, - говорил немолодой суровый судья, - настолько они не укладываются в известные законы, в том числе и природоохранные. Сегодня мы создаем прецидент, обвиняя вас в геноциде, пусть и не человека, но животного.
Как я докатился до такой жизни?

Наверное, начало было положено у гроба моего брата, единственного дорогого мне человека. Я стоял, стараясь не смотреть на бледное неживое лицо. Я смотрел на произносящего речь священника, на небо, на деревья. Вокруг было много народа, весьма пестрого, надо сказать.
Невдалеке хоронят еще кого-то. Люди в траурных костюмах неодобрительно косятся в нашу сторону. Еще бы. Чуть ли не все гомосексуалисты, лесбиянки, трансвиститы и трансексуалы нашего города здесь собрались. Друзья моего брата, гомосексуалиста, трансвистита и несостоявшегося трансексуала, уважаемого человека в очень специфических кругах. Убийцы моего брата.
Меня начинает трясти, кулаки сжимаются, зубы скрипят. Гнев.
Мерзкие твари, хочется кричать мне. Ублюдки и уроды.
- Разве они в чем-то виноваты? - опустив глаза в пол, говорила моя мама. Добрая лицемерная мама, чуть ли не проклявшая своего непутевого сына. - Это было его решение...

Вы думаете, однополая любовь - это редкость? В каждом втором я видел зачатки заразы под названием гомосексуализм. Каждого второго я ненавидел. Каждого второго я хотел убить.
Это не безумие - это статистика.
В этом отношении животные гораздо лучше людей. И я решил посвятить себя им.

Далекая полярная станция.
- Хочешь чудо? - как то сказал мне мой напарник. - Уверен, никогда такого не видел.
Я смотрел на экран, подключенный к работающей за десятки километров камере, наблюдающей жизнь императорских пингвинов.
Я видел двух толстых, неуклюже совокупляющихся птиц.
- Что-то рано они, - говорил я, - Это Лир, - узнаю я одного из пингвинов. - А подружка его кто?
Катаров хихикает в кулак.
- Скорее подруг. Это Кузя.
Наверное, увидь он мое лицо, вряд ли бы стал продолжать. Но он был слишком увлечен птичьей порнографической сценой.
- Пингвины - единственные известные животные, иногда вступающие в однополые связи. - азартно вещал он. - Самки слишком долго отсутствуют, питаясь в море. А самца так своеобразно снимают напряжение. Не знал? Чему вас только на биофаках учат.
Лучше бы он не видел мое лицо.
- Вот ты какая, смерть пингвинья, - сказал бы он.

- За десять с лишним лет вы с маниакальной ненавистью уничтожили почти всех пингвинов по всему свету, не жалея ни сил, ни денег, не стисняясь в средствах. - Судья тяжело вздохнул. - Многие вас считают психически больным. Психологи решили иначе. - Еще один тяжкий, полный скорби по погибшим птичкам вздох. - Скоро вам вынесут приговор. Суд интересует лишь одно. Зачем?
Я оглядел начинающий роптать зал, полный жаждущих моей крови зеленых и гринписовцев. Две симпатичные студенточки смотрели на меня полусердитым-полуфанатичным взглядом. В руках они держали самодельный транспорант со странным лозунгом: "Мы отомстим за поруганную пингвинью честь". Уж в чем, в чем, так в этом меня обвинить нельзя.
- Они слишком похожи на людей, - отвечаю я на вопрос судьи.
Я вспоминаю своего брата, в гробу, и окружающее его отребье, толстое, с крыльями и клювами.


ЗАКАТ ПОСЛЕ БИТВЫ.

Вы хотите услышать о моем первом бое? Зачем вам это, вы живете в просвещеное время. Мир триста лет не знает войны. И, дай бог, никогда не узнает. Но если хотите...
Да, он был самым страшным из всех. А что вы хотели? Мы были желторотыми салабонами, с годом учебки за спиной. Мы умели стрелять и драться, мы многое умели, кроме одного - воевать. Для этого нужен опыт, которого у нас не было.
Вечером накануне битвы солдат должен отдыхать. Чем мы и занимались. Кто-то ел, кто-то молился, кто-то мастурбировал. И все боялись. Ели, и не чувствовали вкуса, молились, и не понимали слов, обращенных к богу, мастурбировали, и не получали от этого никакого наслаждения.
Мы пытались забыться сном, но в сновидениях видели лишь отсветы кровавого будущего.
Наутро начались маневры, значение половины из которых мы не понимали. У другой половины значения и не было. Переброски, построения, передислокации. Так всегда перед битвой. Но тогда мы этого не знали, и нам казалось, что в любой момент нас бросят в пекло сражения.
И вот мы стояли в строю, вдоль которого ходил сержант и обьяснял нашу задачу.
- ...Сдержать наступление...- чеканил наш командир-...уничтожить больше врагов...
Его никто не слушал. В такие моменты единственное испытываемое чувство - жалость к себе.
- Сделать боевую инъекцию, - наконец скомандовал сержант. Мы дружно доставали из карманчиков на рукавах маленькие сприцы-пистолеты с заряженными ампулами коальгина, приподнимали щитки брони на животе и вводили в себя этот ныне считающийся тяжелейший наркотик, тогда - единственный шанс спастись.
- Сделать вторую боевую инъекцию.- голос сержанта подрагивает. В рядах замешательство. - Сделать вторую боевую инъекцию! - он кричит. Шанс к спасению оборачивается почти верной гибелью.
- Это конец, - шепчет Ливи, мой сосед справа, приставляя иглу-ствол к коже животу. Он прав. Девять из десяти умрут через несколько часов, не выдержав двойной дозы повышающего боеспособность препарата. Если доживут до того времени.
И тогда я совершил свое первое военное преступление, за которое, насколько помню, грозило посажение на кол. Я не донес постолет на миллиметр, выплеснув коальгин на кожу. Мне очень хотелось жить.
А потом мы шли по зеленой траве широкой долины, навстречу нашей смерти - калабрианцам - тем самым врагам, которых в больших количествах советовал нам уничтожать сержант. И медленно выходили из ума. Я пытался сохранить остатки сознания, затмеваемые наркотиком. Моим товарищам это не удавалось. Я смотрел на широко раскрытые глаза, шатающуюся походку, дерганные движения. Сейчас тихо. Когда начнется бой, все вокруг привратятся в безумных берсеркеров.
Грохотали пушки, гремели взрывы, орали тысячи глоток. Мы бежали на врага, кровожадно оскалив крепкие зубы.
Вы хотите подробностей? Я их уже не помню. Единственный, кто остался в памяти - разорванный пополам, но все еще ползущий и тянущий за собой гирлянду кишок Ливи.
Я не видел ни одного калабрианца. Куда мы наступали и зачем?
Я шел вдоль каменного края долины, когда увидел аккуратную, очень уютную тропинку, уходящую куда-то вверх. Я совершил свое второе преступление, за которое мог поплатиться четвертованием, а то и чем похуже.
Я, новоявленный дизертир, поднимался на горный хребет, окаймлявший Калабрианскую долину. Как долго это продолжалось, я не помню. Я потерял оружие и часть броневых пластин. Часто спотыкался, падал, разбивая лицо и руки в кровь, и думал, что сама земля этой планеты меня бьет.
В какой-то момент земля ударила слишком сильно, и я потерял сознание.
Пробуждени было тяжелым: тело болело, голова гудела, из ушей и носа сочилась кровь. Я лежал, не в силах пошевелиться, и смотрел на самый красивый в жизне закат, потрясающий, переливающийся всеми цветами радуги. Глаза резало, из них текли слезы.
Меня нашли почти через сутки. Избитого, обоженного и полуживого от коальгина. Как я потом узнал, калабрианцы применили какую-то новую бомбу, и я оказался единственным выжившим, настоящим героем.
А восхитивший меня закат был одним из результатов нового оружия.
Впрочем, обо всем этом я узнал много позже, после долгого лечения, в течении которого, каждую ночь, мне снилось потрясающее радужное зрелище. Лишь однажды прямо из заката выполз оскалившийся Ливи, и я проснулся, захлебываясь криком.





КОЛЛЕГИ КАЛАШНИКОВА.

- Так что религия - одно из орудий подчинения одних людей другими. Не более того. И великие пророки - Иисус, Магомет, Будда - действительно великие...психологи, знатоки сознания и души, сумевшие в нужное время из набора нестройных идей, истории, политики и человеческой наивности создать то, что мы называем верой. В наше время что-то подобное удалось лишь одному человеку - Калашникову. Кстати, разница между его творением и детищем того же Магомета небольшая.
Стас был собой доволен, как всегда, впрочем. Речь получилась именно такой, какой и должна была быть: спокойной и слегка циничной. Смотреть на притихшую аудиторию было наивысшим наслаждением.

Да, комнату приходилось снимать не в самом благополучном районе. Возвращаясь домой уже затемно, Стас старался пройти от остановки до дома как можно быстрее. Отвлечься от вполне естественных для ночного прохожего страхов помогали воспоминания о сегоднешнем выступлении. Губы сами растягивались в довольной улыбке.
Вдруг навстречу, прямо из темноты, вынырнула долговязая фигура. Стас вздрогнул, и шарахнулся в сторону, но сразу же успокоился. Человек не был похож на тех, кого стоило бояться в этот неуютный час: высокий, вытянутое худое лицо, бородка клинышком. Интеллигент.
- Закурить не найдется? - спросил незнакомец. Говорил он со странным, похожим на одесский, говорком.
- Не курю, извини, - вежливо ответил Стас, и попытался обойти долговязого. Но не успел.
- И правыльно дэлаишь, - услышал он за спиной низкий голос с сильным кавказским акцентом. Затем наступило небытие.

Сознание с трудом возвращалось в пульсирующую болью голову. Стас разлепил веки и осмотрелся. Какой-то вонючий, сырой подвал. Он сидит, примотанный к стулу. И абсолютно беспомощный.
Напротив стоят трое. Одного Стас узнал сразу - попросившего закурить парня. Двое других были незнакомы: плотный бородатый араб (вспомнился низкий голос с акцентом, Стас поежился) и невысокий пухлощекий азиат.
Ох, нехорошо смотрели все трое на Стаса.
Лицо долговязого было непроницаемым, но ничего хорошего это не предвещало. Араб откровенно и весьма плотоядно скалился. Лишь азиат горестно, но не очень естественно вздыхал.
- Кто вы? - голос Стаса дрожит.
- Узнаешь. - Араб улыбается еще шире.
- Что вам надо?
Азиат в очередной раз вздыхает, громко и выразительно.
- Мы, - наконец нарушает молчание долговязый, - коллеги одного известного конструктора-оружейника. Не знаешь такого?
- Нычего, сэйчас узнает.
- Ох-ох-ох.

Домой Стас вернулся утром: дрожащий, с красными глазами и полностью уверовавший во всех известных богов.

[fiskus_boulder]

оффтоп
2 Abver
забыли пароль ? )))

[Abver20]

ФИЛЬМОТЕКА САМОУБИЙЦЫ.

Земля стремительно приближалась...Хлоп. В лепешку.
Теперь ясно почему самоубийцы стараются не прыгать вниз головой. Дело тут не в боли, как думают некоторые. С девятого этажа все едино, прыгай ты хоть вниз головой, хоть плашмя, хоть солдатиком. Неэстетично смотрится человек, раздавленный поперек.
Мой дух витает над неопрятной кучей плоти.
Перематаем пленку назад.
Подхожу к краю крыши и смотрю вниз. И куда девалась моя решимость? Жизненные проблемы перестают казаться такими уж глобальными. Желание покончить с собой убывает с каждым этажом. Неплохая вещь - суицидотерапия.
Волевое усилие, шаг, и свободное падение.
Первые три этажа - понимаешь, что скоро умрешь. Следующие три - дико жалеешь себя. Последние - не менее дико себя ругаешь.
Девять этажей, как девять кругов ада, сливаются в огромную стиральную доску, отстирывающую тебя от жизни.
Некрасивая куча выстиранного до полной безжизненности тряпья-мяса - все, что от тебя оставила прачка-мироздание.
Поменяем касету.
Витаю над лежащим на кровати телом. Все бы ничего, если бы умирая тело не обгадилось, обписалось и обблевалось.
И опять перематаем назад.
Сижу и держу в руках горсть синих таблеток. Проглотить все сразу - нешуточное испытание.
И снова никакого энтузиазма. Хотя боли и каких-либо других неприятных ощущений не предвидится.
Таблетки крупные, неудобные для самоубийства: в горло проскальзывают с трудом, мешают друг другу. Упущение производителей.
И действуют не так, как обещали: голова тяжелеет, начинает мутить, армия синеньких киллеров просится обратно. Где же спасительный сон?
Тоже не то.
Касету с повешением даже смотреть не стоит.
Утопление - не мое.
Пистолет? А кто будет отмывать потолок от моего серого вещества?
Десятки дурацких фильмов с никчемной режиссурой и идиотским сюжетом.
А это что? Напрсанно: "Естественная смерть".Посмотрим...
Рыдаю. Взахлеб. Сколько психологизма, сколько драматизма! В мимике последней минуты - все прожитое. Если смотреть в глаза - увидишь все краски и тона жизни.
Вот где настоящая красота и эстетика.
Хочу.


К ЧЕМУ ПРИВОДИТ КУАСЯК.

- Хрю, - сказал...как же его зовут?..- Хрю.
Может он хотел сказать что-то членораздельное. Но, честно говоря, звуки были похожи на простое хрюканье простой земной свиньи.
- Ммммм! - теперь по-коровьи сообщил мой новый друг.
Я покрепче ухватил вялую руку, перекинутую через мои плечи. Тяжел же чертов гуманоид. А на вид и не скажешь.
- Хзхтхтлпс, - выпалил он на языке неизвестного мне животного, дернул большой бугристой головой и снова поник.
Я тащил безвольно обвисшего на мне пторианца по широкой улице Гамроша, стараясь не обращать внимания на неодобрительные взгляды синих, серых, черных глаз, глаз белых, красных и разноцветных, глаз всех форм, цветов и конституций.

А как все неплохо начиналось...
Большой межрассовый бар с лицензией и охраной. Надоели полубандитские притоны с поминутными драками и перестрелками. Хотелось тихо и мирно посидеть за стаканчиком чего-то горячительного.
Я устроился за длинной стойкой, взял порцию виски и настроился на приятное времяприпровождение.
Рядом сидел пторианец. Впрочем, тогда я не знал его расы. Мало ли в обитаемом космосе планет с невысокими, лысыми и зелеными жителями.
Невысокий, лысый и зеленый уставился на меня своими радужными глазами и некоторое время так на меня пялился.
- Решили отдохнуть, землянин? - наконец, на галактическом, осведомился он.
Я кивнул.
- Вот и я подумал пропустить бутылочку куасяка. - Мой собеседник приподнял высокий узкий стакан с синей мутной житкостью и шапкой пены сверху: видимо, куасяк.
- Знаете, - продолжал он, - люблю вот такие тихие местечки. Ты и в толпе, и один-одинешенек. Со всеми, и без всех. Ты никого не интересуешь, и никто не интересует тебя. Может ли быть что-нибудь более одухотворяющие?
Наверное, ответные реплики ему были необязательны, но разговор стоило поддержать.
- Я привык к более веселым местам. В таких вот - отдыхаю.
В баре стоит лишь заговорить...
Сначала мы обсуждали питейные заведения. Пторианец оказался большим их знатоком. Плавно перешли к любимым напиткам. От этого - к веселым пьяным историям.
А потом мы перебрались за отдельный столик...

- Эх, братан, перебрал ты сегодня вискаря, - говорю я пьянющему гуманоиду. - А я вашего каусяка.
Нести его все труднее и труднее.
Надо переходить дорогу. За ней - гостиница моего не очень крепкого друга.
- Хрю, - опять совсем по-нашему сказал пторианец, и это были последнее его слово в этом мире. И последнее слово, которое услышал я.
Нас прямо-таки банально сбила машина.

Инопланетянин легче не стал.
Мы стоим...Нет, я стою, а пторианец висит на мне, на короткой синей траве, вокруг, куда ни глянь - синяя бескрайняя равнина.
- Прям планета голубенькой травки?, - громко спрашиваю я. И получаю громкий ответ:
- Страна Синей Травы.
Передо мной материализуется соплеменник Хаукакулиса (наконец то вспомнил имя моей ноши). Маленький, лысый и зеленый. И вид у него какой то потрепанный.
Он всплеснул руками, подбежал и отобрал у меня своего собрата. Тот в очередной раз хрюкнул и свалился на землю. На густую синюю траву. Интересно, может из нее гонят чудесный куасяк?
- Проводил и ладно, - лапотал трезвый пторианец. - Иди-иди. Тебе здесь делать нечего.
- А где это я?
- Нигде, - быстро ответил странный гуманоид. - И я - никто. - И без перехода. - Знаем мы вас.
Повел рукой, и меня начало куда-то тянуть. В след я услышал недоброе бормотание. Как пить дать, хозяин потрепанный пторианец матерился.

А я оказался на дороге. Хау.., короче, вы поняли, рядом не было. Только в руках я сжимал пучок синей травы. Мне очень понравился куасяк.



ЖИТЕЛИ ЛЕВОГО ПЛЕЧА.

Удар. Еще удар. Женщина завывает. Мужчину это распаляет...
Нет, ошибка. Распаляет не мужчину, а меня. Потому что виновник этой безобразной сцены - ваш покорный слуга.
Пощечина. Вой. Пинок. Рука сжимается в кулак, чтобы ударить по-настоящему.
Все плохое в людях - от нас. Теории о равновесии добра и зла в мире - глупости. Ну а мысль о единстве двух начал и разности точек зрения - либо бредовые идеи садоморалистов, либо вполне циничное, философски замаскированное, оправдание своих нелицеприятных поступков. Простите, наших поступков.
Узнай люди о нас - вот бы было настоящее весомейшее оправдание всех человеческих злодеяний.
Впрочем, о нас знают все (ну или почти все). Мало кто догадывается о нашей настоящей роли.
- Убью! - рычит Аркаша, молотя свою жену. - Убью!
Добрый, нежный человек. Злой и грубый я. И Наталью сейчас бьет не ее муж, а я. За то, что сделала не она, а мой коллега.
Бедняжка теряет сознание. Сегодня, быть может, Аркаша совершит убийство.
Вы нас осуждаете? Напрасно. Да, мы зло. Но зло необходимое. Мы та самая соль и тот самый перец жизни. Без нас было бы просто скучно.
Признайтесь, не убедил. Так всегда. Хотите нам отомстить? Плюйте в нас. Все что вы делаете. И все что вы можете. За долгие годы мы научились ловко уворачиваться.
А по какому адресу плевать? Все просто: левое плечо. Там мы квартируемся. У всех.
Только приходя к нам в гости, не стучите по дереву. Мы этого очень не любим.



Gott mit uns.

- Gott mit uns! - ревут луженые глотки. - Gott mit uns!
Ровный, словно стрела, строй. Солдаты похожи скорее на статуи, чем на живых людей.
- Это самый важный бой в вашей жизни, - железным голосом вещает железный генерал. При хотьбе по груди стучит такой же железный, как и он весь, крест. - Вы - элита армии Рейха. Но такого опасного противника не знала ни одна армия мира.
- Gott mit uns! - гремит над плацем. - Gott mit uns!
- У вас только один шанс, - металлом звучит голос генерала. - И одна жизнь. Используйте и то, и другое на благо Рейха и фюрера.
- Gott mit uns! - отвечают солдаты. - Gott mit uns!

Вокруг - бесконечная белая пустыня. Белое небо, белый горизонт. Под ногами - непонятная белая...земля? Ноги увязают в ней по щиколотку, делая процесс передвижения мучительным.
Они идут уже две недели. Половину этого времени - без еды. И уже сутки без воды. Четверо просто сошли с ума, и их пришлось пристрелить. Еще двое ослепли. Их тоже кончили. Остались самые стойкие представители высшей расы.
- Вперед! - пересохшим горлом рычит могучий командир. - Gott mit uns!

Высокие, мускулистые и с большими крыльями на спине, враги с одними светящимися мечами шли на пулеметы и автоматы. Пули рвали их плоть. Белая земля окрасилась в алый цвет.
Их были сотни и сотни, и они не жалели себя, защищая того, кого должны были убить элитные бойцы вермахта: седого, бородатого старика в белоснежных одеждах, восседавшего на большом золотом троне.
Боезапас кончился, и завязалась жестокая рукопашная.
И единственный, кто смог прорваться был командир.
- Gott mit uns! - хрипит он, красный от чужой и своей крови.
Старик грустно смотрит на него.
- Никогда я с вами не был, - тихо говорит он. - Никогда.
Последнее, что видит самый стойкий солдат - вырастающий из груди клинок. От него идет свет, очищающий серую душу, и, возможно, дарующий ей спасение.



РАСПЛАТА.

Дергаюсь, словно червяк на крючке. Хочется дышать, но горло сжимает тугая петля. В груди жжет, сердце бухает и готово выпрыгнуть. Ноги куда-то бегут сами по себе, разбрызгивая что-то густое и горячее.
Смерть в петле - не пожелаешь и врагу.
Я от гвардии ушел, я от стражи ушел, а от крестьян не ушел. Меня выловили чертовы землепашцы, ничего опаснее вил в руках не державшие. Обидно.
Но петлю свили мастерски. Наверное, есть опыт.
Раззеваю рот, пытаясь хватить воздуха. Чувствую, что глаза начинают лезть из орбит.
И мир меняется. С ним что-то происходит. А может со мной?
Куда-то поднимаюсь. Необычайно легко и свободно. И дышится полнлй грудью.
Вот я уже над раскидистым дубом. На толстом суку висит грязный тип с одутловатым, изуродованным муками, лицом.
Вокруг, уставившись на него, стоят крестьяне.
Приходит понимание.
Я ощупываю лицо, шею. Смотрю на руки. Мои и не мои. Руки чистые, с ровными пальцами, без разбитых во множестве драк костяшек.
Осматриваюсь. Слева вижу рогатую свинную рожу. Под пятачком сверкающий оскал во все тридцать два зуба. Призывно машет когтистая лапа.
Справа - ангел. Боже, как она красива!
- Ты ангел? - спрашиваю я, подлетая.
Она кивает.
- Чего ты хочешь?
- Я хочу жить...
Все повторяется. В груди жжет, глаза вылазят, ноги разбрызгивают дерьмо. Сколько это продолжается - не знаю.
И опять моя душа покидае измученное тело.
Черт хохочет, сучит копытами. Смешно ему.
На лице ангела скука.
- Что ты хочешь? - спрашивает меня, когда я снова подлетаю к ней. Черт опять не у дел.
Многого. И жить тоже. Но сейчас жажду одного.
- Расплаты! - рычу я, хватаю нимбоносную гадину одной рукой за смазливое личико, а другой за белоснежные крылья, и тащу к своим бренным останкам.
Мое несчастное тело продолжает пляску смерти, когда я впихиваю в него брыкающуюся божественную посланницу.
- Крепок тать...- слышу замечание одного старика.
- Умнее будет, - говорю я встречающему меня с распростертыми обьятиями черту, и мы под ручку уходим в жаркие владения его господина.



ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ...

- Слушай, ну не получается у тебя писать фантастические произведения, - говорит мне друг и откладывает в сторону толстую пачку листов А4. - Впрочем, как и исторические, и мистику, и детективы.
Я вздыхаю.
- Вот у тебя в трех обзацах раз пять повторяется слово "трава", да еще и синяя.
- Ну а как иначе то...- пытаюсь я оправдываться.
- Как угодно. Например, растение цвета моря. А, каково? И почему вообще синяя?
- Да там...
- Мелочи все это. - Друг входит в раж. - Знаешь, прикращай ка ты писать о действиях. Читал недавно одного американца... Как бишь его... Имя как у Норриса, а фамилия на украинскую похожа. Паланюк что ли? Так вот, пишет ни о чем. Бабы без челюсти, трансексуалы какие-то, типы с раздвоением личности. Короче, муть. И при этом - уже классик альтернативной прозы. Даже фильм сняли по его роману.
Я внимаю.
- Короче, суть в том, что если писать не умеешь, пиши о сумасшедших, насекомых и тому подобной чуши. Но тут есть маленький секрет: писать надо так, как думаешь, то есть так же отрывочно. Проще говоря, что в голову пришло, то и на бумагу сразу. Главное, грамотно настроиться на работу. Легкая дипрессия и состояние еще более легкого психоза - то что надо. И еще побольше бессмысленных фраз, действий, ситуаций. Читатель сам все додумает. Еще окажешься великим философом.
Все литературное творчество моего друга ограничилось написанием сочинения в седьмом классе (на тройку), но рецепт гениального произведения он знает.
- Иди и твори, - напутствует он меня. И я иду творить.

- Потрясающе! - восклицает враг. - Феноменально!
Он бегает вокруг меня, обнимает, сотрясает толстой пачкой хрустящих листов.
- Ты гений! Конечно, разумный пингвин-гермафродит - излишество, но сцена, когда он насилует китайскую стену и насвистывает мелодию из Пинк Флойд - весьма сильна.
Ловить его приходиться долго. Смыкаю пальцы на толстой шее Изи и душу, душу, душу. За его критику, за его идею, за то, что заставил писать не то и не так, и душу просто так, потому что легкие состояния часто переходят в тяжелые и в очень тяжелые.
"Главное, грамотно настроиться", когда то, на свою голову, советовал покойный.



МОЙ МАЛЕНЬКИЙ АД.

Потолок раскрылся и попытался меня проглотить. Я смотрел в глубокую пасть, вместо которой должен был быть третий этаж, на изъеденные язвами язык и внутреннюю поверхность каменных щек. Мерзкая гнойная плоть несколько раз лизнула меня, оставив густую сладковатую вонь, и исчезла. Я дернулся от рвотного позыва.
Потолок приобрел привычный вид.
Я лежал на современной медицинской койке, должной быть удобной. В мою вену, капля за каплей, втекал яд. Метроном капельницы отнимал у меня жизнь по неизвестному мне курсу.
Тонкая пластиковая трубка несколько раз пыталась обвить мою шею. А пятисантиметровая игла достать до сердца.
Хочеться двигаться, суетиться, бежать. Неважно, что делать и зачем. Сейчас главное - движение, быстрое и безостановочное.
Чувствую эту красную, словно кровь, жидкость. Она ищет во мне закоулки, где можно спрятаться до хороших времен - моих хороших времен - и испортить их.
В палату вплывает белая аккуратненькая ведьма и направляется ко мне. В руках ванночка с проспиртованными ватными тампонами. Клешни безцеремонно выдергивают из моей вены толстую иглу. Спирт жжет маленькую ранку. Вытекает немного крови, прямо на белую простыню. Пускай. С ней я теряю и проклятую отраву, ставшую частью меня.
Поворачиваюсь, закрываю глаза и вижу кошмары на яву. Называется - пытаюсь заснуть.
Постоянно ворочаюсь. Жажда безудержного движения и полное отсутствие сил - любопытное сочетание.
Внутренности бунтуют. Ползу в туалет. Вроде и на двух ногах, а все-равно ползу. Содрогаюсь над белоснежным унитазом. Слава богу, что он не пытается мне что-нибудь откусить.
Внутри все трясется. Нет сил даже стоять. Ложусь. Кафельный пол приятно холодит. Одно неудобство: полмокрый. Мужчины часто не попадают в унитаз, и вокруг него собираются маленькие лужи мочи. Их быстро растаптывают. Сейчас меня это не волнует. Вечность бы так провалялся. Но нас в палате шестеро. А туалет один.
Ползу обратно к ненавистной койке. Опять переворачиваюсь с боку на бок, немогу спрятаться от больничного запаха. Один вздох - одна желудочная судорога. Начинаю дышать ртом. Как будто глотаю какой-нибудь иприт.
В голову лезут бредовые мысли. Сознание знобит. Мысли мелко дрожат, тысячами ударов заставляя череп гудеть.
Перед глазами почему то маячит одна картинка: высокий человек в широком балахоне и накинутым на голову капюшном стоит в слабо качающейся лодке и манит меня рукой. Или подставляет под что-то руку. Чего-то ждет.
Э нет, побирушка загробного мира, довольствуйся чужими монетами. Мои пусть пока побудут при мне.
Пора идти. Плетусь к телефонному автомату. Код карточки правильно набираю только раза с пятого.
- Да, все впорядке...нормально...только сделали...
И откуда в голосе столько силы и энергии?
Кладу трубку и ползу обратно в свой маленький ад. Главное - не попасть в большой. И чтоб потолок не пытался тебя слопать в самый неподходящий момент. Все остальное - мелочи.

[Abver20]

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТАРЫЙ МИР.

- Открой глаза, дорогая. Добро пожаловать в твой новый мир.
Первое ощущение в новом мире - боль. Второе - дикая боль. Третье - боль первобытная, разрывающая на части.
Когда в школе мне лечили зуб, я думал (тогда еще думал), что ничего больнее в жизни не испытаю. Я ошибся. По настоящему больно, это когда тебе отрезают гинеталии, делают на их месте разрез и добрых десять часов режут, пилят, шьют...
Весь день как в тумане. Страшно хочется пить.
Нас в палате трое. На соседней койке лежит Инна, как мне ее представила медсестра. Тоже только после операции. У Инны мускулистые руки, мощный торс. Лицо слишком крупное для женщины и со слишком мягкими чертами для мужчины. Бесполое чудовище. Как и я. Как и третья соседка, которую я не могу разглядеть.
Что бы превратиться из мужчины в женщину, надо пройти несколько лет ада. Десятки операций: системные, пластические, еще какие-то. Гормональная терапия. Хроническая депрессия. И постоянный поиск денег. Между пунктом А(мужчина) и пунктом Б(женщина) ты - непонятное существо среднего рода, с наличием первичных и вторичных признаков обоих полов. Урод. Недочеловек. Даже врожденные гермафродиты имеют перед тобой преимущества.
Сейчас в палате три таких урода и недочеловека.
Каждый раз, просыпаясь после очередного наркоза, задаюсь вопросом: зачем?
Задаюсь и сегодня. Ответа не нахожу, как всегда.
Ночью все-таки задремал (задремала? задремало? все-таки, сейчас я скорее женщина, чем мужчина). И был вырван из сна тихими странными звуками. Некоторое время я привыкал к реальности, вслушивался и пытался разобраться в том, что меня разбудило. Всхлипы, неразборчивое бормотание.
От уличных фонарей в палате было достаточно светло. Я видел пустую койку Инны. Рядом, на стерильном кафельном полу, неопрятную кучу окровавленных бинтов. И темный влажный след. До слабо ползущего к выходу существа - Инны. Именно она (или оно?) стонала, плакала, что-то бормотала.
Начинаю двигаться, в глазах мутнеет от боли в промежности.
Теперь мы лежим на холодном полу, лицом к лицу. Я оглаживаю не по-женски крупное и не по-мужски мягкое лицо Инны, стараясь не смотреть на язвоподобную кровоточащую рану внизу ее живота, чтобы так же не завыть и не запричетать.
Говорю, говорю, говорю... Отвечаю на свои и чужие вопросы. И тоже плачу.
А потом была целая армия медсестер. И жизнерадостный доктор, ворвавшийся утром в палату с воплем "И что вы здесь делали, девочки?" И наш дружный с Инной ответ, взятый из старого-престарого фильма: "Вертай все обратно!"
Настоящая боль, это когда тебя режут по старой ране, отрезают твою плоть, пришивают заново. Мои новые ощущения в старом мире.
Сегодня меня в него никто не приглашает.





ПИНГВИНИЙ ВОПРОС.
(Вариант морально наиболее удобоваримый.)

Посвящается двум девушкам, которые, после общения с автором, изменили свое мнение о пингвинах.

- Суд долго не мог квалифицировать ваши действия, подсудимый, - говорил немолодой суровый судья, - настолько они не укладываются в известные законы, в том числе и природоохранные. Сегодня мы создаем прецидент, обвиняя вас в геноциде, пусть и не человека, но животного.
Как я докатился до такой жизни?

Наверное, начало было положено у гроба моего брата, единственного дорогого мне человека. Я стоял, стараясь не смотреть на бледное неживое лицо. Я смотрел на произносящего речь священника, на небо, на деревья. Вокруг было много народа, весьма пестрого, надо сказать.
Невдалеке хоронят еще кого-то. Люди в траурных костюмах неодобрительно косятся в нашу сторону. Еще бы. Чуть ли не все гомосексуалисты, лесбиянки, трансвиститы и трансексуалы нашего города здесь собрались. Друзья моего брата, гомосексуалиста, трансвистита и несостоявшегося трансексуала, уважаемого человека в очень специфических кругах. Убийцы моего брата.
Меня начинает трясти, кулаки сжимаются, зубы скрипят. Гнев.
Мерзкие твари, хочется кричать мне. Ублюдки и уроды.
- Разве они в чем-то виноваты? - опустив глаза в пол, говорила моя мама. Добрая лицемерная мама, чуть ли не проклявшая своего непутевого сына. - Это было его решение...

Вы думаете, однополая любовь - это редкость? В каждом втором я видел зачатки заразы под названием гомосексуализм. Каждого второго я ненавидел. Каждого второго я хотел убить.
Это не безумие - это статистика.
В этом отношении животные гораздо лучше людей. И я решил посвятить себя им.

Далекая полярная станция.
- Хочешь чудо? - как то сказал мне мой напарник. - Уверен, никогда такого не видел.
Я смотрел на экран, подключенный к работающей за десятки километров камере, наблюдающей жизнь императорских пингвинов.
Я видел двух толстых, неуклюже совокупляющихся птиц.
- Что-то рано они, - говорил я, - Это Лир, - узнаю я одного из пингвинов. - А подружка его кто?
Катаров хихикает в кулак.
- Скорее подруг. Это Кузя.
Наверное, увидь он мое лицо, вряд ли бы стал продолжать. Но он был слишком увлечен птичьей порнографической сценой.
- Пингвины - единственные известные животные, иногда вступающие в однополые связи. - азартно вещал он. - Самки слишком долго отсутствуют, питаясь в море. А самца так своеобразно снимают напряжение. Не знал? Чему вас только на биофаках учат.
Лучше бы он не видел мое лицо.
- Вот ты какая, смерть пингвинья, - сказал бы он.

- За десять с лишним лет вы с маниакальной ненавистью уничтожили почти всех пингвинов по всему свету, не жалея ни сил, ни денег, не стисняясь в средствах. - Судья тяжело вздохнул. - Многие вас считают психически больным. Психологи решили иначе. - Еще один тяжкий, полный скорби по погибшим птичкам вздох. - Скоро вам вынесут приговор. Суд интересует лишь одно. Зачем?
Я оглядел начинающий роптать зал, полный жаждущих моей крови зеленых и гринписовцев. Две симпатичные студенточки смотрели на меня полусердитым-полуфанатичным взглядом. В руках они держали самодельный транспорант со странным лозунгом: "Мы отомстим за поруганную пингвинью честь". Уж в чем, в чем, так в этом меня обвинить нельзя.
- Они слишком похожи на людей, - отвечаю я на вопрос судьи.
Я вспоминаю своего брата, в гробу, и окружающее его отребье, толстое, с крыльями и клювами.


ЗАКАТ ПОСЛЕ БИТВЫ.

Вы хотите услышать о моем первом бое? Зачем вам это, вы живете в просвещеное время. Мир триста лет не знает войны. И, дай бог, никогда не узнает. Но если хотите...
Да, он был самым страшным из всех. А что вы хотели? Мы были желторотыми салабонами, с годом учебки за спиной. Мы умели стрелять и драться, мы многое умели, кроме одного - воевать. Для этого нужен опыт, которого у нас не было.
Вечером накануне битвы солдат должен отдыхать. Чем мы и занимались. Кто-то ел, кто-то молился, кто-то мастурбировал. И все боялись. Ели, и не чувствовали вкуса, молились, и не понимали слов, обращенных к богу, мастурбировали, и не получали от этого никакого наслаждения.
Мы пытались забыться сном, но в сновидениях видели лишь отсветы кровавого будущего.
Наутро начались маневры, значение половины из которых мы не понимали. У другой половины значения и не было. Переброски, построения, передислокации. Так всегда перед битвой. Но тогда мы этого не знали, и нам казалось, что в любой момент нас бросят в пекло сражения.
И вот мы стояли в строю, вдоль которого ходил сержант и обьяснял нашу задачу.
- ...Сдержать наступление...- чеканил наш командир-...уничтожить больше врагов...
Его никто не слушал. В такие моменты единственное испытываемое чувство - жалость к себе.
- Сделать боевую инъекцию, - наконец скомандовал сержант. Мы дружно доставали из карманчиков на рукавах маленькие сприцы-пистолеты с заряженными ампулами коальгина, приподнимали щитки брони на животе и вводили в себя этот ныне считающийся тяжелейший наркотик, тогда - единственный шанс спастись.
- Сделать вторую боевую инъекцию.- голос сержанта подрагивает. В рядах замешательство. - Сделать вторую боевую инъекцию! - он кричит. Шанс к спасению оборачивается почти верной гибелью.
- Это конец, - шепчет Ливи, мой сосед справа, приставляя иглу-ствол к коже животу. Он прав. Девять из десяти умрут через несколько часов, не выдержав двойной дозы повышающего боеспособность препарата. Если доживут до того времени.
И тогда я совершил свое первое военное преступление, за которое, насколько помню, грозило посажение на кол. Я не донес постолет на миллиметр, выплеснув коальгин на кожу. Мне очень хотелось жить.
А потом мы шли по зеленой траве широкой долины, навстречу нашей смерти - калабрианцам - тем самым врагам, которых в больших количествах советовал нам уничтожать сержант. И медленно выходили из ума. Я пытался сохранить остатки сознания, затмеваемые наркотиком. Моим товарищам это не удавалось. Я смотрел на широко раскрытые глаза, шатающуюся походку, дерганные движения. Сейчас тихо. Когда начнется бой, все вокруг привратятся в безумных берсеркеров.
Грохотали пушки, гремели взрывы, орали тысячи глоток. Мы бежали на врага, кровожадно оскалив крепкие зубы.
Вы хотите подробностей? Я их уже не помню. Единственный, кто остался в памяти - разорванный пополам, но все еще ползущий и тянущий за собой гирлянду кишок Ливи.
Я не видел ни одного калабрианца. Куда мы наступали и зачем?
Я шел вдоль каменного края долины, когда увидел аккуратную, очень уютную тропинку, уходящую куда-то вверх. Я совершил свое второе преступление, за которое мог поплатиться четвертованием, а то и чем похуже.
Я, новоявленный дизертир, поднимался на горный хребет, окаймлявший Калабрианскую долину. Как долго это продолжалось, я не помню. Я потерял оружие и часть броневых пластин. Часто спотыкался, падал, разбивая лицо и руки в кровь, и думал, что сама земля этой планеты меня бьет.
В какой-то момент земля ударила слишком сильно, и я потерял сознание.
Пробуждени было тяжелым: тело болело, голова гудела, из ушей и носа сочилась кровь. Я лежал, не в силах пошевелиться, и смотрел на самый красивый в жизне закат, потрясающий, переливающийся всеми цветами радуги. Глаза резало, из них текли слезы.
Меня нашли почти через сутки. Избитого, обоженного и полуживого от коальгина. Как я потом узнал, калабрианцы применили какую-то новую бомбу, и я оказался единственным выжившим, настоящим героем.
А восхитивший меня закат был одним из результатов нового оружия.
Впрочем, обо всем этом я узнал много позже, после долгого лечения, в течении которого, каждую ночь, мне снилось потрясающее радужное зрелище. Лишь однажды прямо из заката выполз оскалившийся Ливи, и я проснулся, захлебываясь криком.





КОЛЛЕГИ КАЛАШНИКОВА.

- Так что религия - одно из орудий подчинения одних людей другими. Не более того. И великие пророки - Иисус, Магомет, Будда - действительно великие...психологи, знатоки сознания и души, сумевшие в нужное время из набора нестройных идей, истории, политики и человеческой наивности создать то, что мы называем верой. В наше время что-то подобное удалось лишь одному человеку - Калашникову. Кстати, разница между его творением и детищем того же Магомета небольшая.
Стас был собой доволен, как всегда, впрочем. Речь получилась именно такой, какой и должна была быть: спокойной и слегка циничной. Смотреть на притихшую аудиторию было наивысшим наслаждением.

Да, комнату приходилось снимать не в самом благополучном районе. Возвращаясь домой уже затемно, Стас старался пройти от остановки до дома как можно быстрее. Отвлечься от вполне естественных для ночного прохожего страхов помогали воспоминания о сегоднешнем выступлении. Губы сами растягивались в довольной улыбке.
Вдруг навстречу, прямо из темноты, вынырнула долговязая фигура. Стас вздрогнул, и шарахнулся в сторону, но сразу же успокоился. Человек не был похож на тех, кого стоило бояться в этот неуютный час: высокий, вытянутое худое лицо, бородка клинышком. Интеллигент.
- Закурить не найдется? - спросил незнакомец. Говорил он со странным, похожим на одесский, говорком.
- Не курю, извини, - вежливо ответил Стас, и попытался обойти долговязого. Но не успел.
- И правыльно дэлаишь, - услышал он за спиной низкий голос с сильным кавказским акцентом. Затем наступило небытие.

Сознание с трудом возвращалось в пульсирующую болью голову. Стас разлепил веки и осмотрелся. Какой-то вонючий, сырой подвал. Он сидит, примотанный к стулу. И абсолютно беспомощный.
Напротив стоят трое. Одного Стас узнал сразу - попросившего закурить парня. Двое других были незнакомы: плотный бородатый араб (вспомнился низкий голос с акцентом, Стас поежился) и невысокий пухлощекий азиат.
Ох, нехорошо смотрели все трое на Стаса.
Лицо долговязого было непроницаемым, но ничего хорошего это не предвещало. Араб откровенно и весьма плотоядно скалился. Лишь азиат горестно, но не очень естественно вздыхал.
- Кто вы? - голос Стаса дрожит.
- Узнаешь. - Араб улыбается еще шире.
- Что вам надо?
Азиат в очередной раз вздыхает, громко и выразительно.
- Мы, - наконец нарушает молчание долговязый, - коллеги одного известного конструктора-оружейника. Не знаешь такого?
- Нычего, сэйчас узнает.
- Ох-ох-ох.

Домой Стас вернулся утром: дрожащий, с красными глазами и полностью уверовавший во всех известных богов.

[Abver20]

ВИЗИТ ДУРАЦКОЙ МЫСЛИ.

Дурацкая Мысль меряет шагами комнату. Сегодня ко мне взяла и пришла дурацкая мысль, что есть наверное где-то дурацкая мысль с большой буквы, реальное воплощение, может даже и живое, этой самой пресловутой дурацкой мысли.
Додумался на свою голову. Она явилась. Долго трезвонила в дверь, а когда я открыл, безцеремонно оттерла меня внутрь квартиры.
- Я Дурацкая Мысль, - сообщила она таким тоном, что я сразу понял, что писать надо с большой буквы.
- Я пришла к тебе жить, - сообщает она, прогуливаясь по квартире, заглядывая во все комнаты и осматривая все углы. - Теперь мне не надо к тебе каждый раз являться. Так будет удобнее и мне и тебе, не находишь?
Не нахожу, но и не спорю. Попробуй ка поспорить с Дурацкой Мыслью. Мне бы челюсть найти да на место вставить.
- А че ко мне то? - только и могу спросить я.
Тут Мысль и начинает расхаживать по комнате.
- Ну а к кому же? У тебя дурацких мыслей в голове гораздо больше, чем каких-либо других. Это раз. И ты балбес. Это два. - Смеется. - Не бойся, Макс, адресом не ошиблась. Я, может, и Дурацкая, но умишка побольше чем у многих.

Гениальная Идея сидит напротив меня в глубоком удобном кресле. И довольно скалится.
- Надоела ты мне, - говорю ей. - Ей богу, устал от тебя.
Скалится еще старательнее.
- А по симпозиумам ездить не устал? Или премии получать?
- Только от тебя, только от тебя...
- Я ведь твоя Гениальная Идея...
- Новоявленная. Можно сказать, что скороспелая. И хорошо, если не самозванная.
Видно, что мои слов задевают ее. Ничего, перетерпит, когда Дурацкой Мыслью именовалась, не краснела.
- Дурак ты, - вздыхая, говорит Идея.
- Был бы дурак, и ты звалась бы иначе.
Молчит. Соглашается.

- Вот ты великий мыслитель, а умираешь в нищите, - говорит такая же, как и я Великая Космогония. - Не обидно?
И так все понимает: мы с ней слишком давно.
- Ну не умирал бы, а? - в голосе слышится мольба.
Усмехаюсь.
- Дурацкая ты. Как была, так и осталась. И не мысль, а мыслишка.
Космогония выразительно вздыхает.
- Помрешь, Дурацкой и стану.
- Так у вас? Может и я опять превращусь в балбеса?
Великая Космогония молчит. Не нарушаю тишину и я.
И думается мне, что давненько мне в голову не приходило ничего по настоящему дурацкого.

[Abver20]

КРОВЬ НА РУКАХ.

Я стоял над умершим другом и плакал, хотя считал, что слезы у меня навсегда высохли.

До сих пор вспоминаю тот воскресный вечер и пятачок пустыря на окраине нашего небольшого города. На пустыре собралось почти двести человек, разделенных примерно пополам неширокой полоской свободного пространства. Сотня наших и сотня чужих.
В руках у нас палки, цепи, у некоторых ножи. И все мы прекрасно понимаем, что домой сегодня вернуться не все.
- Решим дело один на один, - говорит из наших рядов Камаз.
Югай - центровой мировцев - усмехается и выходит вперед. Все оценивают поступок Камаза: Югай старше на пять лет, кандидат по боксу и несколько лет сидел. Он просто сильнее и больше.
Это была страшная драка. На меня несколько раз попадала кровь моего друга, он несколько раз выплевывал выбитые зубы. Нос превратился в красный безформенный ком, лицо стало похоже на синюю неподвижную маску.
Когда Камаз не смог подняться с земли, Югай сам поднял его и сказал.
- Энергетики, давайте дружить. - И пожал ослабевшую руку.
Мы несли потерявшего сознание командира и я думал, что сегодня он ценой своего здоровья спас не одного хорошего человека. После этого его зауважали все.

Вячеслав Карамзин - Слава Камаз - лидер молодежи поселка энергетиков и гроза соседних районов. В любой пацанковой компании есть свой кумир, заводило, душа компании. У нас таким был Слава. Он лучше всех катался на коньках, лучше всех играл в хоккей, больше всех подтягивался. Он вообще многое умел делать лучше других.
И он относился к той категории людей, друзьями которых ты хочешь быть. Потому что просто умел дружить.

В тот день я с ним отправился в педовскую общагу.
- Мне надо сказать ей только два слова.
Ей...
Ее звали Таней, и Слава был в нее влюблен. В такую красавицу нельзя не влюбиться.
- Подожди здесь, - сказал он, и тогда у меня в груди что-то кольнуло.
Я не был свидетелем того, что произошло потом, но все прекрасно знал.
Широко открыв глаза, она смотрела на Славу.
- Я тебя люблю! - кричал он, и по щекам текли слезы. - Мне нужна только ты!
- Господи, Слава, - шепчет она, - ты безумен. Так нельзя любить.
Он все понимает.
- Да, - говорит он, - так любить нельзя.
Он разбежался и, проломив раму, выпрыгнул в окно...

Я стоял, уставившись на переломанное, но все еще шевелящееся тело. Кожу лица и рук жгли капельки брызгнувшей крови.
Он упал прямо передо мной. Я хотел перевернуть его, чем-то помочь, но к кровавому месиву было страшно прикоснуться.
- Не хочу, - тихо, еле заметно прошептал он, на губах вздувались красные пузыри. - Закончи...
Но он умер сам, и я заплакал.
- Парень, ты его знаешь? - спрашивал меня кто-то и дергал за рукав. Я молча поднялся и пошел в общагу.
Я растирал на руках кровь моего друга, и думал, что сейчас на них окажеться кровь еще одного человека.


НА ЧАШЕ ДОБРОДЕТЕЛИ.

Рабы шли неровной линией.
- А это что? - спросил только что проснувшийся после трехдневнего дурманного сна Аскорд - старший надсмотрщик каравана, показывая на крепкого невольника, тащившего на спине другого раба, тощего, с затянутой грязными тряпками ногой.
Наши лошади ехали рядом, и я чувствовал идущий от Аскорда запах давно немытого тела.
- Тот, что на спине, сломал ногу при камнепаде два дня назад. Таборд хотел его прикончить, но этот, вениец, не дал и всю дорогу его несет.
Аскорд вгрызался крепкими зубами в холодный свинной окорок.
- На привале надо его кончить, - сообщил он.
Я киваю и понимаю соображения старшего: тот, что с ногой, и без того был никчемным работником и вряд ли бы прожил на рудниках долго. А вот несущий его раб был крепок, здоров и сулил за себя хорошую цену. И он мог просто надорваться.
- Сделаешь сам, - сказал Аскорд и поехал в голову каравана.

Один раб отдает другому почти всю свою суточную пайку. Редкостное зрелище.
- Отойди от него, - сказал я венийцу. Он повернул ко мне заросшее до век густой свалявшейся бородой лицо. Через переносицу пролегает багровый шрам. Что в нем есть что-то от волка...
- На руднике его все-равно убьют.
От взгляда серых глаз по спине пробежал холодок.
Второй раб - судя по всему, аркиец - с испугом смотрел то на меня, то на своего благодетеля.
- Отойди от него, - с нажимом повторил я и приставил палку к его горлу. Невольник молчал, но с места не двигался.
Я достал из-за пояса плеть и начал бить, не особо заботясь, кому достануться удары. Вениец закрыл калеку своим телом. Вскоре на меня начали лететь капельки крови и кусочки мяса. Невольник не издал ни звука.

- Почему ты его не убил? - Аскорд не в духе, и значит скоро опять будет нюхать свой порошок. Значит, на судьбу обоих рабов ему плевать, впрочем, как и на все остальное.
Я смотрел на ребристую, видную через лохмотья, спину аркийца, и думал, что венийцу, наверное, очень больно его тащить. Спину я ему здорово исполосовал. Обветшалые штаны у него сзади были все в крови.
- Пришлось бы убить двоих, - ответил я старшему. Тот кивнул. Сейчас его мысли в другом мире.

- Буря может продлиться несколько седмиц, - сказал Таборд, и ему стоило верить.
Я выругался: в одном дневном переходе от рудников мы могли застрять на неопределенный срок. А еще невольники уже три дня не ели.
Таборд и без меня все понимает:
- Еды для них у нас нет, зато они есть сами у себя.

Я встал и поежился от холода. В широком проходе пещеры - нашего убежища от сильной горной бури - видна непроглядная стена метущего снега.
Я пошел в глубь пещеры, чтобы размяться и посмотреть, что с рабами.
Сегодня, скорее всего, умрет еще несколько.
В тусклом свете вижу несколько закоченевших тел. Некоторые невольники спят, у некоторых глаза открыты, в них только одно желание.
- Есть... - прошептал какой то старик и схватил меня за сапог. Я вырываю ногу и иду дальше.
Венийца я нашел в самом тупике. Он жадно жевал, отрывая большие куски мяса от кости. Спасенный когда то им раб лежал рядом, и, судя по количеству разлитой вокруг крови, умер он не сам.
- Для этого ты кормил его своим хлебом? - рассмеялся я.
Челюсти медленно двигались. Наши взгляды встретились, и в серых глазах я увидел тоску и голод.
- Добродетель...
Я отвернулся и двинулся к выходу, заметив жадные взгляды остальных рабов. Скоро к трапезе присоединяться и они. Все таки, большинство невольников дойдут до рудников...

Для чего, сынок, я рассказал тебе эту историю? Чтобы ты понял простую истину: нет хороших и плохих, добрых и злых. Мир - это гигантские весы, и у каждого явления есть обратная сторона. Насколько ты хорош, настолько же ты и плох. Насколько зол - настолько и добр. И главное, сколько ты добра кому-либо сделаешь, столько же ты ему в свое время сделаешь и зла. Никогда не задумывайся о последствиях твоих действий, потому что, что бы ты не сделал, когда-то ты это же уравновесиш. Посему поступай всегда только так, как считаешь нужным.


БОГ УМЕР.

Мальчик сидел на вершине холма и смотрел на красное, переливающееся небо. Он думал. Он вообще часто приходил сюда и по многу времени проводил в раздумьях.
Сегодня он думал, что раньше небо было другим. Так говорила Заура, выжившая из ума старуха, самая старая в деревне. Она вообще рассказывала много интересного.
Железные звери и птицы, говорящие ящики. Все эти чудеса присутствовали в ее сказках. Она говорила, что люди когда-то умели гораздо больше, чем сейчас: они умели летать и ходить под землей, легко осушали целые моря и двигали горы. И могущество людей стало таким, что еще чуть-чуть и они сравнялись бы с богом.
Колдун деревни постоянно ругал старую Зауру, махал на нее руками и грозил когда-нибудь увести ее далеко в лес и оставить, потому что уже ничего делать не может, кроме как рассказывать всякую ерунду и откровенную ересь. Но все знали, что это пустое: слушать старуху любили все, от мала до велика, даже вождь. Да и где это видано: отводить старого человека умерать в лес.
Конечно, многие воспринимали рассказы Зауры как простые сказки, но мальчик думал иначе.
Вот колдун говорил, что небо - это большая скатерть, за которой от людей прячется добрый и всемогущий бог, чтобы не ослепить людей своим видом. Почему же, если бог такой всемогущий, ему не сделать так, чтобы люди могли его видеть. Ведь он добрый, и, значит, не должен быть страшным.
А Заура рассказывала, что небо когда-то было другим. И смотреть на него можно было долго, не так, как сейчас. И бог ни от кого не прятался, находясь у всех на виду и даря людям тепло и радость. А потом он обезумел, и всем пришлось туго. И древние отгородились от него красным щитом.
Хоть это и звучало не очень правдоподобно, но мальчик больше верил старухе, а не колдуну. Потому что часто слышал от Зауры фразу "Бог умер", смотрел вверх и думал, что будь бог жив, небо бы было другим.


ИЩУЩИЕ СМЫСЛ.

Я вышел к широкому глубокому ущелью. Прямо посередине возвышается каменная гора, к которой вел ненадежный веревочный мост.
Господи, неужели я дошел?
Ступаю на мост и вскоре оказываюсь на небольшой площадке. Перед уютной деревянной хижиной, на пеньке сидит маленький кругленький старичок. На морщинистом лице добрая улыбка.
Я падаю перед ним на колени.
- Я нашел?!
Скажи, что да. Я не выдержу другого ответа.

Старичок сидел на пеньке и смотрел на сгорбленную спину удаляющегося путника.
На лице блуждала улыбка, но мысли были грустные.
Вот и еще один грешник, думал он. Восьмой за сегодня. Он уходил, чтобы встретить другого старичка, может быть старушку, или ребенка, или дерево. Ни одна из этих встреч не принесет ему облегчения.
Трудно искать смысл жизни, особенно когда собственными грехами ты закрыл себе правильную дорогу к нему.
Рядовой смысл жизни вздохнул, но тут послышался скрип веревок, и на площадку вступил новый искатель. Это был праведник. Хотя на вид от предыдущего не отличишь: такой же худой, изможденный и уставший. И в глазах свойственная им всем надежда в сочетании с мольбой.
- Я нашел, да?
Старичок-смысл улыбался, и, наконец, ответил так, как хотел ответить весь сегодняшний день.
И он опять сидел и смотрел вслед уходящему человеку, на прямую гордую спину нашедшего, и думал, что их были миллионы, и будет в сотни раз больше, грешников, ищущих рай и живущих в вечном аду, и праведников, находящих рай, но от этого в него не попадающих.


ИМЕНЕМ ВЕЛИКОГО ЗМЕЯ.

Императорскому дому империи Великих Змеев новая планета пришлась по нраву: много воды, много зелени и много тепла - почти как на давно погибшей в междоусобных войнах прародине.
Третью по счету планету от карликовой желтой звезды, расположенной на окраине галактики, решено было сделать личной резиденцией императора.
А статус резиденции означал, что здесь не будут строить города, добывать полезные ископаемые и уничтожать все живое, как это очень любила делать цивилизация воинственных змеев. Высочайшим соизволением было решено оставить даже аборигенов - расу полуразумных теплокровных.

Империя Великих Змеев процветала, многокилометровые линкоры бороздили межзвездное и межгалактическое пространство. Четырехпалая чешуйчатая рука правила тысячами планет и триллионами пресмыкающихся.
А обладатель четырехпалой чешуйчатьй руки часто посещал уютную голубую планетку на задворках галактики. Он любил сидеть на одном из балконов огромного воздушного дворца, вдыхать влажный, и, что главное, натуральный, воздух, смотреть на гладкокожих аборигенов и заниматься самым любимым среди властителей всех времен и рас делом - мнить себя равным богам - повелителем жизни и смерти в этой вселенной. Ведь по одному его намеку вся планета могла быть выженна до состояния стирильнго шарика. А то и вообще превращенна в облако космической пыли.
Но, видимо, боги не взлюбили возможного конкурента, и в какой то момент змеям пришлось покинуть благодатный мир, так напоминавший им потерянную родину.

А жители третьей планеты еще долго поклонялись Великому Змею, которому, все же, удалось достигнуть положения божества, хоть и в головах лысых полуразумных теплокровных.
Но шло время, забывались масштабные атмосферные парады и громадины воздушных дворцов. Люди остались предоставленны сами себе, и занялись тем, что змеям запрещал статус планеты как личной резиденции императора.
Время продолжало свой бег. Змеи на гербах народов сменялись другими символами: крестами, звездами, свастиками, пентаграммами. Менялись и боги.
Но все новое - давно забытое старое, и однажды над голубой планетой начал развеваться флаг с изображением могучего пресмыкающегося.

Великий Змей - последний из императорского рода некогда хозяев вселенной - шел по одному из широких коридоров своего такого же древнего, как он сам, дворца.
Впрочем, это существо змеем можно было назвать с большой натяжкой. Желание жить вечно и имперские медики сделали из правителя непонятную двигающуюся и мыслящую смесь из бионики, биоинженерии и кибернетики.
В тесноте мраморных стен билось громкое эхо: топот крепких ботинок.
Его просто застрелили, и, умерая, больной старостью мозг императора - единственная оставшаяся часть змееподобного существа - так и не вспомнил, что когда то он смотрел на делеких предков убивших его злых десантников молодой агрессивной расы и мысленно вершил их судьбу.
Наверное, боги смотрели на гибель своего несостоявшегося соперника и улюбались.

[Abver20]

НОВЫЙ ВИД ПРЕСТУПНИКОВ, ИЛИ ПРИЗРАКИ ТОТАЛИТАРИЗМА.

- Агаш анд Дасиш! - гудит отец. В такие моменты он всегда называет меня полным именем, давая понять, что я в первую очередь его сын - сын Дасиша Кавалира, а не соседа или кого-нибудь другого. -Вернись, или это наша последняя встреча!
Я останавливаюсь в калитке и корчу плачущую мину.
- Ну пап, у меня же работа.
Отец раздувает ноздри, окидывает меня последним гневным взглядом и скрывается в двери. Очередная сцена "Отречение отца от неверного сына" закончилась, и я покидаю двор родительского дома. Надо быстро ловить кэб и мчаться на Университетскую.

На улице полно жандармов и полицейских. Даже синие с белым мундиры полка охраны мелькают. В подъезде и вовсе от них не протолкнуться. На каждом шагу - посты. Удостоверение приходиться показывать пять раз.
- К чему все это? - недовольно спрашиваю у Астабаша - моего напарника и соседу по кабинету в полицейском управлении. Он стоит в прихожей большой шикарной квартиры и о чем то резко распрашивает невысокого жандармского капитана. На мой вопрос лишь нервно отмахивается и показывает куда-то в комнату.
Здесь я и нахожу то, ради чего я здесь - труп.

С пол-часа осматриваю тело убитого.
- Аставиш анд Лизиш Дзианишмир. - расказывает между тем освободившийся Астабаш. - Горничная нашла его утром в таком виде.
Нормальный, думаю, вид. Какой и должен быть у задушенного.
- Ни отпечатков пальцев, ничего. - Мой напарник вздыхает. - Короче, очередной висяк. Одна только зацепка.
Я заинтересованно смотрю на него.
- Когда горничная поднималась по лестнице, то, как она утверждает, видела некоего мужчину, спускавшегося с этого этажа. Невысокого роста, смуглый, вроде бы с усами, но неуверенна. Одет был в какую-то форму и военные сапоги. Род войск по форме неопределила. Сказала только, что коричневого цвета. Решила, что кто-то из охраны.
Я внимательно осматриваю шею убитого.
- Яркие приметы... - медленно тяну я. - Но ей ты не доверяешь, верно?
Наконец поднимаюсь колен и сажусь в большое кресло напротив Астабаша. Между нами покойный Дзианишмир.
- Семь лет по психбольницам. Хорошенький свидетель, не находишь? Его, кроме нее, никто не видел: ни сине-белые, ни охрана дома, ни консьерж.
Тяжела сыскная работа.
- Ну, что обнаружил? - в голосе коллеги легкая надежда, которая, видимо, возлагается на меня. Скорее всего, сейчас я ее не оправдаю.
- Во-первых, его задушили.
- Ну это мы и без тебя догадались.
- Во-вторых, его задушили одной рукой.
Астабаш поднимает брови.
- И, в-третьих, что это? - я показываю на серые пыльные пятна рядом с трупом. - Пепел?
- Пепел...- теперь в голосе разочарование. - Кто то здесь курил трубку. Скорее всего, убийца. Мы уже проверили: сорт табака неизвестный. Так себе зацепочка.
Да уж... Сейчас разочарую напарника еще сильнее:
- Я ничего не чувствую.
Астабаш чешет густую щетину.
- Хреново, - сообщает он. Если мое чутье молчит, значит это не простое убийство.
- Вопрос, почему такая суета? Зачем столько народа?
Астабаш криво улыбается.
- Ну ты даешь, это же сам Дзианишмир-предатель.

Я сидел в своем кабинете и в десятый, а может и в двадцатый, раз просматривал тонкую папку с новым делом.
Как есть висяк, прав Астабаш.
Таинственный незнакомец проникает через охрану элитного дома, минует волкодавов полка охраны и консьержа, душит жителя одной из квартир, покуриваю трубку с неизвестным табаком, и испаряется, замеченный лишь полоумной горничной. Да и убийца ли это был - еще вопрос. Правда, никого даже с близкими приметами в доме быть не должно было.
Короче ясно, что ничего не ясно.
Пикантность ситуации придает то, что убитый - Аставиш анд Лизиш Дзианишмир - в прошлом видный политический деятель, участник тридцатилетней давности заговора тоталитаристов, и один из немногих предателей, выдавших заговорщиков властям. За это он поплатился десятилетиями страха и необходимостью постоянной охраны. Поквитаться с ним хотели очень многие. Хотя сделать это было нелегко.
И можно было предположить, что все же поквитались... Но месть политических врагов, какого бы толка они не были, обычно выглядит иначе. А кому еще нужен был старик, чуть ли не половину жизни проведший под неусыпным оком властей, в полном вакууме?
Надо раскручивать горничную. И искать усатого незнакомца в коричневой форме.
Читаю короткую справку.
Эстефа анд Латифа Лаатир. Ничего примечательного, кроме того, что с небольшими промежутками более семи лет лечилась в психиатрической лечебнице при Медицинской Академии.
Набираю номер главного врача.
- Эстефа? - приятный женский голос - горнесса Загантир. - Конечно помню.
- Меня интересует только одно: от чего она лечилась, и могли ли у нее быть галюцинации.
Задумываюсь, через пять минут положив трубку. Эстефа Лаатир видела призраков, от чего и лечилась.
- И что здесь необычного? - спрашивал я у горнессы Загантир. - Призраков видят многие...
- Бедняжка слаба умом, а это могучее умение...
Горничная видит призраков. И она единственная видела возможного убийцу. Можно сделать определенные выводы.

Профессор мелкими глотками прихлебывает чай.
- Это могло быть и привидение, - говорит он, - но мог быть и простой человек.
Я киваю.
- Если это был призрак...
- Тогда тебе нужен гор Луакир.

Материализовать душу, да так, чтобы она смогла убить, - тут нужен настоящий мастер. Каким и был гор Луакир. Официально он зарабатывал на жизнь гаданиями и мелкими магическими услугами. Неофициально - использовал чуть ли не полный арсенал запрещенных заклинаний. Призраки, привидения, души были его коньком.
Сейчас его призрак, его привидение и его душа будут вытрясены из его жалкого тела. Мной.
Врываюсь в затемненную, увешанную бутафорскими амулетами, мастерскую и хватаю Луакира за тощую шею. В нос тычу удостоверение, а на ухо свирепо рычу:
- Кто следующий, скотина! Убью!
Колдунишку мелко трясет. Он пытается спрятать голову в плечи, чему мешает моя рука.
- Я все скажу, - лапочет он, - я ничего не знал...

Он действительно рассказал все, что знал. Легче от этого не стало.
- Он сам ко мне явился, - рыдал испуганный Луакир. - И потребовал от меня дать ему тело, временно. Он демон, сущий демон.
Главным приступником оказался неупокоенный призрак в реальном теле, да еще и со способностью становиться невидимым. Ситуация...

- Главное, - шепчу я Астабашу, - сковать ему руки до того, как он исчезнет.
- Да знаю я, знаю, - отмахивается коллега. - Раз сто уже обьяснил.
Я бы и еще столько же раз обьяснил. Уж сильно я переживал за исход дела.
Гор Луакир жутко боялся нашего призрака-убийцы, но вероятность длительного тюремного срока этот страх перевесила, и из него удалось выудить кое-какую информацию. Например, судя по всему, злодей был умершим тоталитаристом, возможно из тех, кого предал убитый Дзианишмир с дружками. И тело ему нужно было как раз для того, чтобы этому Дзианишмиру и другим придателям отомстить.
Так уж получилось, что к этому времени в живых остался только один, и мы сейчас сидели в засаде в его доме.
Мы вооружились крестами и святой водой, но настоящую надежду возлагали на специально сработанные магами полицейского управления наручники, способные держать дух в нашем мире.
Арестовать призрака, конечно, дело не легкое, но сыскная наука зашла далеко.

Гетоваш Боломир - хозяин дома, где была устроена засада - явно был не в своей тарелке: много ходил по кабинету, брал книги с полок и ставил их на место.
Мы ничего не придумали хитрее, чем спрятаться в шкафу. В деревянном ящике пахло старой одеждой и пылью. И нашим потом. Но за последние сутки мы перестали чувствовать эти запахи.
- А если он не придет? - уже несколько раз спрашивал меня Астабаш.
- В полнолуние он потеряет тело, - каждый раз отвечал я. - Ему надо торопиться.
- Наручники надеть надо в любом случае... - фразу не успеваю закончить: в комнате начинает что-то меняться. Чувствует это и наш живец. - Готовься, - еле слышно шепчу я на ухо Астабашу.

Перед стоящим у письменного стола Боломиром словно из ниоткуда появляется человек, точно такой же, каким его видела Эстефа Лаатир: лет пятидесяти-шестидесяти, невысокий, плотный, седой и с усами, в хромовых сапогах и пиджаке полувоенного покроя. Одна рука согнута в локте и прижата к животу, в ней небольшая курительная трубка.
- Здраствуй, Гетоваш, - говорит призрак, странно коверкая слова. Голос тихий, но какой-то гипнотизирующий. Аж холодок по спине бежит.
- Пора, - шепчу я, и мы начинаем действовать.

Из нашего убежища выскакиваем почти синхронно.
- Стоять! - жутким голосом кричит Астабаш, наводя на призрака пистолет. - Двинешься - убью! - Да, серьезная угроза давно умершему.
Я в это время оказываюсь рядом с убийцей и защелкиваю один браслет на его руке с трубкой. Второй браслет на моем запястье.
Противник не шелохнулся ни разу. Встречаюсь с ним глазами...
Меня начинает потряхивать. Чувствую слабину в коленях. Тело перестает меня слушаться.
- Крути его, - слышу где-то в далеке крик Астабаша.
Смотрю в спокойные черные глаза, и как-будто заглядываю в душу дьяволу. В такие моменты начинаешь жалеть о своем редкостном "даре".
Перед глазами проплывают ямы, полные трупов в серых тюремных робах. В ушах стоит плач матерей, у которых отнимают детей.
Опускаюсь на колени.
- Извини...
Призрак улыбается.
- Привильно, мальчик, - говорит он.
Рука сама тянется в карман, к ключам от наручников.

Гром, и резкая боль обжигает плечо. Еще гром.
Это стреляет Астабаш. Он палит без разбору, с кем то сцепившись и катаясь по полу.
Снова выстрел. Пуля уходит куда то в сторону и попадает во что-то мягкое. Звук падающего тела.
Опять встречаюсь глазами с дьяволом. Глаза, казалось, живут сами по себе, и сами по себе улыбаются. Хочется тоже улыбнуться, но я делаю другое: одним прыжком встаю на ноги и впиваюсь зубами в крупный мясистый нос. Мое рычание сливается с мычанием призрака-убийцы.

Отец сегодня необычайно любопытен. Так всегда после очередного примирения.
- И где сейчас он?
- Пока у нас в камерах, а потом, скорее всего, переведут в Карсакс.
Отцу всегда интересна моя работа. Когда то он занимался тем же.
- И он теперь всегда будет в этих волшебных наручниках?
- А что делать? Иначе исчезнет, дематериализуется.
Некоторое время молча едим.
- Ну а все-таки, кто он? Не помню я такого тоталитариста. Я ведь когда-то вел их дело, - в глазах ностальгические воспоминания.
- Наши маги утверждают, что он не из нашего мира.
- А что он сам говорит?
Я жму плечами.
- Мало чего. Представился только. Зовут его Иосиш анд Виссариониш. Фамилию вообще не произнесеш. Наверное, какой-то ненашедший покоя герой тоталитаризма.
- А второй? Твой друг его пристрелил, верно?
Киваю и достаю из кармана посмертную фотографию. Худое бледное лицо с впалыми глазами, длинная, как-будто приклеенная ко лбу челка, и маленькие, в палец шириной, черные усики.
- Его тело сохранили тоже с помощью наручников. Они, скорее всего, из одного мира.
- Да-а-а. С ним ты сделал карьеру. - Отец мечтательно улыбается. - Новая уголовная дисциплина - спиритокриминология. Одно дело ты уже раскрыл и одного призрака поймал. Поверь, будут и другие. Привидения-убийцы скоро станут модным оружием.
Боюсь, что слова отца станут пророчеством.

[Abver20]

Ну простите меня великодушно. Просто последнее время не имею возможности свободно выходить в инет, посему вынужден в редкие его посещения публиковать все, что у меня в данный момент публикования заслуживает. А пишу много потому, что по натуре максималист. Либо все, либо ничего. Так что, будьте добры, не серчайте и потерпите эти временные неудобства.
И, обрадованный Вашим единогласным прощением моих грехов, хочу задать вопрос читавшим мои бессмертные творения форумчанам. Меня недавно упрекнули в излишней жестокости. Сам я с этим не вполне согласен, но хотелось бы услышать стороннее мнение.



ПИР ДЛЯ ЛЮДЕЙ.

- Ешь, - говорит Карл, протягивая Мине белеющий кожей кусок мяса. - А то умрешь с голоду.
Мина молча мотает головой, уставившись куда-то в сторону.
Карл кидает мясо на землю перед ней и отходит ко мне.
- Неделю уже ничего не ест, - Карл усаживается у костра. - Может и умереть.
Он как-то странно на меня смотрит. Последнее время он часто вот так поглядывает на меня, когда разговор заходит о Мине. Не хочу понимать его взгляды.
- Мы скоро умрем, от отравления.
Голос у Мины глухой.
- Оно уже воняет. Разве что червей нет.
Я упорно продолжаю жевать, стараясь думать о чем-угодно, кроме еды. Иначе меня вывернет, и будет выворачивать каждый следующий раз.
- Лучше умереть, чем есть себе подобных.
Усмехаюсь про себя. Недели полторы назад, в долине Кроменлорн, ела так, что за ушами хрустело. Наверное, потому, что тогда трупы были свежие. Битва только отгромыхала, и тела погибших еще не успели остыть.

А произошла с нами простая, в общем то, для войны история. Мы отстали. Меня кантузило, и я несколько суток провалялся в беспамятстве. Увы, медицинский патруль, если и был, меня не заметил.
Карл рассказывал что-то подобное, но я сильно подозревал, что он был самым банальным дезертиром, и к отступающей армии не присоединился только из страха трибунала.
А Мина вообще ничего не рассказывала. Но не солдаткой была, это точно. Либо медичка, либо шлюха. Последнее - скорее всего.
Я брел среди мертвых тел, усыпавших необьятное поле, целый день, пока не увидел первого живого: это и был Карл. Через час мы встретили в впавшую в ступор Мину.
Так сложилась наша маленькая людоедческая компания.
Впрочем, сначала мы ничем подобным не занимались. Проблемы начались день на третий, когда животы начало весьма чувствительно подводить от голода.
Мы шли по следам убегающих войск, от поля боя к полю боя, ночуя на границах этих мертвых царств.
В тот вечер, почему то, голод мучил нас особо жестоко. Голод не тетка, голод дядька.
Карл зло поднялся и ушел в темноту. Вернулся он через час с огромным шматом мяса. Конечно, мы все поняли. И я, и благочестивая Мина. И кусок у нас тогда в горле не застревал.
Трудности с пищей начались еще дня через три. Мы начали отставать от движения основных войск, и над огромными их следами все чаще стоял смрад гниющей мертвичины.
Мы разделывали покрывающиеся трупными пятнами тела и от одного их вида уже хотелось блевать. К запаху мы, слава Богу, привыкли. Принюхались. Но мы знали, что нам это надо еще и есть, потому что мы, глупые, хотели жить. И мы ели, стараясь не думать об этом.

- Через несколько дней она не сможет идти, - говорит Карл. - Она уже еле плетется. - И снова целый спектр выразительных взглядов. Он ее хочет сожрать, и как можно быстрее, пока от нее не остались одни кожа да кости, пока есть что есть.
Странно, а ведь этот абсолютно лишенный комплексов и совести подонок признает во мне лидера.
Я молчу. Подумаю об этом завтра.
После отвратительной трапезы Карл идет к Мине. С их стороны слышиться натужное мужское рычание и тихие женские вздохи.
Я пытаюсь заснуть, но сделать это не так то уж легко: болит голова, крутит живот, и, похоже, появляется жар. Насчет отравления наша подруга не так уж и неправа.

Пробуждение всегда ужасно. В первые минуты после сна в нос бьет вонь разложения.
- Просыпайся, - слышу веселый бодрый голос Карла, - на свежанинку.
Сажусь и молча принимаю кусок еще теплого мяса. Когда то мы его жарили. Теперь едим сырым.
Также молча начинаю есть, вырывая жесткие жилы.
Не стоит пояснять, что путь мы продолжили уже вдвоем.

Остатки Мины закончились неделю назад. А то, что мы находили, есть было просто невозможно. Сегодня утром Карл, не выдержав, схватил какого-то раздувшегося беднягу за руку. Она отвалилась сама собой. От вида белесого, взявшегося мелкими белыми червями, месива нас обоих тут же вывернуло желчью. Всем, что у на осталось.
На ночлег мы устроились подальше от трупов. Я вдруг вспомнил, что эпидемии чумы и холеры начинались именно с таких вот полей после битвы. Если я выгляжу так же, как и Карл, то жить мне осталось очень недолго. Но умирать страшно, кто бы знал как страшно.
Сижу, обхватив колени тонкими руками и стараюсь не смотреть на Карла, держащего в ладони белую шевелящуюся массу и выбирающего из нее червяков покрупнее.
Ложусь на бок с мыслью, что утром из нас проснется только один.

Это не сон, а голодный обморок, его заменяющий. И я пол-ночи старался в него не провалиться. Карлу, похоже, этого не удалось. Ему же хуже.
Из последних сил подползаю к лежащему ублюдку. Смотрю на грязное худое лицо, выпачканное в какой-то мерзости. Все-таки, вчера он не принебрег уж совсем нелицеприятной мертвичиной. Жить ему не стоит.
Впиваюсь зубами в костистую шею и кусаю, рву, деру... Откуда в неделю голодающем теле столько сил? Карл дергается недолго.
Я радуюсь, что еще на несколько дней я обеспечен едой.

Меня нашли примерно через две недели, весившего чуть больше тридцати килограмм, с выпавшими зубами и ногтями, и с букетом всех возможных болезней.
А много позже я сидел в больничной палате и ел невкусные пресные котлеты, вспоминая парное человеческое мясо. И мне хотелось еще.
И думал я, что после госпиталя вернусь на службу, потому что война - это не только пир для смерти. Иногда она становиться пиром и для людей.


ГЛАЗАМИ ВОЙНЫ.

- И как в первый раз? Страшно было?
Сегодня мы, пятнадцатилетние пацаны, собрались пить водку. Для нас это еще один повод показать нашу взрослость и самостоятельность.
Я листаю пухлый военный билет, изредка посматривая на его владельца.
Владелец военника нетрезв, это видно в первую очередь по глазам.
Его зовут Серега и он уже почти год работает у нас в школе охранником. Высокий, под два метра, с толстыми мускулистыми руками. Верхняя губа у него опухла. Удивляюсь, у кого хватило смелости с ним подраться.
- Как это было в первый раз?
Конечно, любому парню интересно поговорить о войне, особенно с живым ее участноком. И тому же любому парню хотелось бы узнать, как это - первый раз убить.
Серега слабо улыбается, а у меня от этой улыбки мороз по коже.
- Боишься, - медленно говорит он, - что сделаешь что-то не так. Резанешь, например, с недостаточной силой.
- Слабо? - не унимается мой однокласник Миша. Мне хочется зашить ему рот. - А как надо?
Честно говоря, я начинаю бояться, что Серега сейчас покажет как резать горло, чем, откуда и до куда. Этакий мастер-класс по снятию часового в условиях обычной кухни, со всеми подробностями и возможными жертвами.
Серега поднимает брови. Медленно берет со стола большой кухонный нож. Демонстративно вертит его в руках.
- Ничего сложного...
Молниеносное движение, и Миха опрокидывается, заливая все вокруг густой кровью...
Я мотаю головой: привидится же такое. Наш охранник спокойно сидит все там же, Миха целый и невредимый напротив него.
- А говорят, что лучше бить в легкое. Смерть мгновенная, и закричать не успеет.
Эрудит, блин.
Серега спокоен как танк. Может, он не страдает пресловутым чеченским синдромом?
- Так тоже делают, - соглашается он с нашим военным экспертом, - только чечены часто носят броники. А так завсегда... Выпад, и мой одноклассник с хрипом на него валиться. Из груди торчит деревянная рукоять.
Тру переносицу. Наверное, сегодня я хватил лишнего. Мерещится всякая ерунда.
- И сколько ты их...того?
Смотрю на Серегу. А он, вдруг, поднимае лицо, и наши взгляды встречаются.

Темно и холодно. От этого еще страшнее. В темноте за каждым деревом кажется мужская фигура с оружием.
Где вы, теплые ласковые южные ночи?
- Чем глубже войдет лезвие, тем лучше, - вспоминаю наставления "старичка" Колобаса. - И старайся резать под кадыком, под голосовыми связками: кричать можно и с перерезанным горлом.
В нескольких метрах впереди, на самой границе аула, вижу широкую спину, затянутую в камуфлированную ткань.
Бесшумно подкрасться - это еще пол-дела.
Последнее расстояние преодолеваю одним прыжком. Левой рукой хватаю за подбородок, поворачиваю голову в сторону. Правая, с зажатым ножом, делает режущее движение.
Силищи у часового дай Боже. Он резко разворачивается ко мне. Его лицо в десяти сантиметрах от моего. Глаза дико выпучены, рот некрасиво раскрыт.
Он же русский, понимаю я.
Сильный пальцы сжимают мое горло. Я начинаю вслепую бить ножом куда-то в корпус. Мой взгляд прикован к тонкому порезу на широкой шее, почти у самого подбородка. Края пореза медленно расходятся, обнажая красное мясо. Начинает пузыриться кровь. Вместе с кровью из пореза появляется что-то толстое, похожее на червя. Не сразу понимаю, что это язык...

Я стою, привалившись к кухонному косяку. Тело покрывает липкий пот. Серега все там же, рассказывает о привратностях военной службы Михе.
Поворачиваюсь и иду в зал, спиной чувтвуя взгляд школьного охранника. И размышляю, сыграла ли со мной злую шутку госпожа беленькая или виноват кто иной?


УТЕЧКА ИНФОРМАЦИИ.

Ей как раз и должны нравиться такие парни: рослые и мускулистые. Космопехи, вообще, пользуются у ее коллег популярностью. Простоватые, конечно, но добрые и руки распускают редко.
Космопех белозубо улыбается во все тридцать два зуба. Может, своих у него не больше половины, но блеск от этого не убывает.
Мадлен милостиво терпит здоровенную лапищу на своей коленке.
Официально ее должность называется "сотрудница особого отдела сектора развлечений порта". Лицемерно можно сказать так: представительница самой древней профессии. На деле - простая портовая шлюха.
- Истосковался я, крошка, по женской ласке, - жалуется красавчик.
Намек понят, и вскоре новоявленная парочка выходит из бара по направлению к нумерам.
На улице жарко, и космопех снимае майку. Без нее ему гораздо лучше: литая грудь, пласты железных мышц. Мадлен ведет пальчик по большому выпуклому бицепсу, вдоль цепочки маленьких, с монетку, татуировок. Кому как не портовой проститутке разбираться в солдатских наколках.
- Хеастан, Говрел, Дауртрон... Ты много воевал, ты настоящий герой.
А сама думает, что если парень прошел без единой царапины с пол-дюжины кровавых компаний, значит удача его любит прямо таки исключительно.
- Мне помогали мои боги, - говорит космопех.

Солдат мылся в душе, что то жизнерадостно насвистывая, а Мадлен, по старой привычке, проверила все имеющиеся в его одежде карманы. Деньги у верзилы были, значит в постель с ним ложиться можно. Кроме этого, ничего интересного. Разве что три книжных терминала: Библия, Коран, Талмуд. Наверное, какие-нибудь новые романы.

Потные и уставшие, они лежали на широкой кровати.
- А когда закончиться война, - тихо говорит космопех, - я тебя отвезу в Страну Синей Травы. Есть у зеленых такое местечко. Последний раз там было жарковато, но места потрясающие. Закачаешься.
Мадлен хрипло смеется.
- Горазды же вы, мужики, сказки рассказывать. Только часто повторяетесь.
Она кладет голову на мощную грудь сказочника.
- Один, давеча, тоже говорил о какой-то там синей траве. Все хвастался, что скоро разбогатеет. Собирался открывать теплицы и гнать самогон. Кау... Куа... А, не произнесешь. Может травка то из твоего уютного местечка?
- Может и оттуда...

"И с чего это мы зеленые", - думало в это время существо, которое могло различить несколько тысяч оттенков синего цвета, но, хоть убей, не воспринимало цвета зеленого.
Существо как обычно прослушивало помещения, где человеческие особи одного пола совокуплялись с неизвестной целью с особями другого пола. После непонятных звуков, сопровождающих половой акт, люди, опять же по необьяснимой своей привычке, начали разговаривать.
И тут зеленое существо заинтересовалось. А через десять минут срочно связалось с штабом.
Выполнив долг и слушая праздную болтовню людей, зеленый думал, что Вселенная еще не видел более коварных обитателей - людей. Какую же ненависть надо питать, чтобы желать захватить и опоганить святая святых - божественную обитель.
Зеленое существо молилось своим богам и просило их помолиться кому-нибудь вышестоящему, потому что с людьми просто так не сдюжить. Что можно сделать с демонами, гонящими из священной травы самогон?


ДУШЕВНОЕ ВЕЗЕНИЕ.

Да, убегать от разьяренного ангела, да еще таща под руку непослушную душу... Бывают ситуации, конечно, и похлеще. Но вот ангела разьяреннее уж точно поискать стоит.
Поторапливаю душенку и похохатывая, вспоминая побледневшее, хотя и без того белое, лицо и просто историческое на нем выражение. Повезло мне, такое зрелище достойно занесения в Священое Писание. Или, скорее, в Несвященое.
Нет, ногами от крылатых не уйти. В очередной раз в этом убеждаюсь, когда перед нами возникает взбешенная ангелесса. На вид - чистая фурия: глаза на выкате, лицо багровое, рот зло кривиться.
Мы вынуждены остановиться.
- Как оно, на веревочке то? - весело кричит душа. Я пихаю ее в бок, но она не унимается. - Шея не болит? Не чешется?
Из ангельских ушей скоро пойдет пар.
- Отдай его мне! - рычит слуга Господа так, что демоны бы обзавидовались.
- Ну и что ты с ним делать будешь? - вздыхаю я, становясь между злобным пернатым и проклятой душенкой, навлекшей на меня неприятности. - Не бойся, у нас ему воздадут и по заслугам и по грехам.
Ангел жаждет крови.
- Я сама ему воздам! - восклицает она, медленно приближаясь.
- Где? В раю? У вас там есть особые подвальчики для непокорных праведников?
Тяну время, судорожно соображая, что делать. Ну не хочу я драться. После предыдущей стычки пятачок болит и хвост плохо двигается.
- Ладно, милочка, остынь...
Но милочка остывать не собиралась. С утробным воем она ринулась на меня, одной рукой ухватилась за ухо, другой за заботливо расчесанную бородку, взращенную с таким трудом.
Я взвываю и не остаюсь в долгу, вцепившись в белокурые кудри.
Сколько мы катались - Бог весть. Но, видимо, нам одновременно в голову пришла одна мысль: а что с тем, из-за кго, мы, собстенно, мутузим друг друга.
Мы одновременно вскакиваем на ноги. И вместе же кричим:
- Стой? Куда?
Ангелесса пытается взлететь, чтобы догнать улепетывающую во все лопатки душу. Но выщипанные не без моей помощи крылья не хотят ее держать в воздухе.
Унылая слуга Бога бредет ко мне, по дороге подбирает слетевший в пылу драки нимб.
- Дураки же мы, - тяжко вздохнув, говорит она. - А он умный, хоть и душа.
Я киваю.
- Тебе тоже выговор влепят?
Я киваю второй раз.
- А-а-а, - я поднимаюсь, - пошли хряпнем?
Ангелесса на меня удивленно смотрит.
- У меня тут есть бутылочка чудесного эликсира, - говорю я, поражаясь собственным словам.
- Давай, - тянет крылатая, и удивление мной в ее глазах сменяется на удивление собой.
А ведь симпатичная, думаю я. Хоть под глазом и набухает свежий синяк. И фигурка ничего. Все-таки, мерзкой душенке в чем-то стоит сказать спасибо.


МАТРОНИН ДВОР, ИЛИ ЖЕРТВА БОЖЕСТВЕННОГО МАТРИАРХАТА.

На широкую мощеную улицу старого Рима выскочила полуодетая матрона. Она что-то громко кричала и махала кулаком в сторону позорно убегающего любовника. Из длинной непонятной скороговорки, очень похожей на речь двух травматологов-контрабантистов из знаметитой комедии, я разобрал только фразу "суп скато". И впрям, суп с котом.
Хороша, черт побери, думал я, рассматривая красивое, наверное, даже, идеальное, на мой взгляд, тело, весьма несерьезно прикрытое скудным одеянием. А лет то ей уже очень не мало. И как сохранилась.
- Какова, а? Красотка. В Плейбое о таких только мечтают.
Так три дня назад представил мне эту благородную патрицию мой друг и коллега Виталя Ляхин, жадно облизывая толстые губы.
- Любовников меняла чуть ли не ежедневно. И числилась первой красавицей во всем вечном городе.
Смотрю на фотографии обнаженной и действительно весьма аппетитной особы. Ляхин заснял ее загорающей на внутреннем дворе своего богатого дома.
- А еще, - заговорческим тоном сообщил коллега, - говорят, что ни один любовник так и не смог ее удовлетворить. - Хихикнул в кулак и как то странно на меня посмотрел.
Ну тут все ясно. Намек на мои свершения на любовном фронте. Черт дернул по пьяне хвастаться своей сексуальной силой.
- Спорим, - хитро начал Ляхин, нехорошо так улыбаясь, - что и тебе бы не удалось?
Эх, знает Виталя мои слабые стороны. Знает, что от спора, особенно где задевается мое мужское эго, никогда не откажусь. Прости меня мама, простите меня все знакомые и незнакомые девочки, девушки и женщины, но я согласился.
- Эх, использовать аппаратуру да в личных целях... - но мое замечание выглядело жалко. Ляхин лишь отмахнулся.
И вот я, в тоге, тунике и дурацких сандалиях, стою у дома известной на весь Рим матроны и ругаю себя за слабоволие.
Разьяренная, и оттого еще более красивая, женщина разворачивается ко мне и долго пристально на меня смотрит, видимо, оценивая. Подходит и начинает нарезать вокруг меня круги. Прям как коня выбирает, разве что зубы показать не требует.
Подталкивает меня к двери. Смотрины я выдержал. Дело за главным.

- Суп скато! - громыхает по улице, так и норовя меня раздавить. Почему то, обиднее из всех ее древнеримских нецензурных выражений именно это. Суп с котом, вот кто я.
Бегу по улице, от позора вжимая голову в плечи, и прям вижу, как злобный Ляхин наблюдает за мной откуда-то сверху и радостно хохочет. Небось, и запись включил, скотина, чтобы всю жизнь меня шантажировать.
В проулке включаю темпоратор. Десять секунд небытия и я в стенах родного института. Должено быть так.
Но что-то не срастается.
Плавая в небытие уже добрых лишних пол-минуты, вдруг слышу со всех сторон голос:
- Ты не переживай, человек из будущего, - приятный такой женский голос, - в твоей сегодняшней...хм...неудаче виноват не ты.
- Твои слова да Богу в уши, - осторожно говорю я.
- Нехороший был спор, - наставительно говорит моя невидимая собеседница. - В твое время он, может быть, и был бы тобой выигран. Но не в наше.
- А... - умнее ничего у меня не рождается.
- Вот у вас в семье кто главный. Вот и у нас - муж. Супруг мой, Юпитерушка, все с богами бьется да героев взращивает, а порядок в мире приходиться мне держать, да Гера помогает. Постарела она, правда, и силы уже не те...
Слушаю бабьи жалобы древней богини, и хочется почесать затылок, было бы чем.
- А у вас вот боги все холостые, - меж тем продолжает богиня, - оттого и непорядок во всем. Мужику то что? Выпить, подраться и в койку. Ну и поесть, конечно. А порядка он глазами не видит.
Молчу. Что тут еще скажешь?
- Ладно, - в голосе слышиться грусть, - отпущу тебя. Но так больше не спорь. Не по мужски это.

Вываливаюсь из установки в чудесном настроении. На ехидную ухмылку пройдохи Ляхина лишь машу рукой.
- Сам бы с богами потягался, - отвечаю на все его насмешки.
А сам думаю, что если у Брауна в книге все правда, хорошо, что Марию Магдалену не возвели в ранг супруги Господа. Тогда бы мне и здесь житья не было.


ПРИЗРАЧНАЯ ПИЩА.

- Мертвая земля, мертвый город, мертвый дом.
Похоже, лорду все это приносит несказанное удовольствие. Не в пример мне. Мне страшно, и я не пытаюсь этот страх скрыть.
- Ты что-то чувствуешь? - спрашивает мой господин. - Здесь было много смерти.
Я ежусь.
- Только ее я и ощущаю, гос... шеф.
Лорд заставил меня обращаться к нему именно так. Сказал, что привык к этому титулу за долгие годы жизни в заморских странах.
- Мор, война, стихии. Все сразу наказало эту несчастную землю.
Господин, наконец, толкнул тяжелую дверь, ведущую в большое деревянное здание - бывшую гостиницу. Из сотни лет никем не посещаемого помещения пахнуло затхлостью.
- Наконец то переночуем с крышей над головой и на нормальных кроватях.
Иногда мне кажется, что мой хозяин, благородный лорд Казанкин, сам родом из-за моря. Может у них там и нет призраков, как он говорит. Но разве стоит от этого пренебрегать простейшими правилами осторожности? Кто в здравом уме останется ночевать в опустошенном смертью старом городе?
Но спорить с ним я не буду. С лордом вообще невозможно спорить.
- Завтра мы чудесно попируем, - сообщает господин. - Здесь можно раздобыть редкостные деликатесы.
Посреди безжизненного селения звучит это зловеще.

Лучшая защита от ночных привидений - одеяло. Это я понял еще когда был совсем маленьким. Вот и сейчас я с головой укутался в квадрат теплой ткани, в тоненькие щелки наблюдая за белесыми прозрачными фигурами. Их очень много: дети, взрослые старики. Призраки кругами ходят вокруг моей кровати.
Молитву уже читаю больше часа, но, по-моему, это не особенно помогает.
И еще молюсь за лорда, потому что знаю, что он молиться не умеет. Или не хочет.

Привидения тают с первыми лучами утреннего солнца, и сразу же в комнату влетает господин.
- Хватит бояться! - весело кричит он. - Пора завтракать.
И через четверть часа я смотрю на что-то невесомое и переливающееся в моей тарелке.
- Что это?
Лорд улыбается. Подцепляет вилкой и кидает в рот слабо светящийся кусок...чего?
- Не отравишься, - смеется он с набитым ртом, - это мясо...хм...привидений.
Я перевожу взгляд с лорда на дымящуюся тарелку и обратно.
- Ну, может чем-то похоже на людоедство, души то человеческие. Но нам то не привыкать...

Мы выходим за пределы мертвого города.
- Эх, - говорит господин, - знали бы люди все возможности использования этого мира, может и сам мир был бы получше.
А я думаю, что иногда лорда Казанкина стоит придерживать в его мироспасительных идеях. А то еще придумает привидений разводить. Даром что вкусные и корма не требуют.


В ПОСЛЕДНИЙ МИГ.

Когда то он любил жену. Когда то он любил работу. Когда то он любил детей. Наверное, было время, когда ему нравилось жить. Все эти времена безвозвратно ушли.
Владимир зашел в кладовку своей квартиры и взял с полки давно приготовленную веревку.
И куда все уходит? Банально, но в двадцать лет казалось, что мир перед тобой расстелен как красная ковровая дорожка Канн. В двадцать пять ты понимал, что парадная дорожка скукоживается до красного же, но дешевого сукна масштабов городского ДК. В тридцать мир превращался в новенький ухоженный половик квартиры среднего достатка.
Ему было сорок, и даже полугнилая половая тряпка казалась большим комплементом этому миру.
Владимир поплотнее прикрыл дверь в их общую с женой комнату. Дверь пришлось подпереть старой разломанной вешалкой.
Он некоторое время рассматривал погнутую конструкцию из железных прутьев. Сейчас она сильно напоминала ему его жизнь, старую, испорченную и никому не нужную. Годную лишь на то, чтобы подпирать ей двери в чужое бытие. В сущности, просто мешающую всем.
Владимир зашел в зал.
В зал первой и последней его квартиры. Здесь он родился, здесь же вырос, здесь и умрет. В голову пришла неприятная мысль, что и после смерти его, как и пресловутую старую вешалку, будут использовать не по прямому назначению.
Владимир заглянул в детскую. На одной кровати, скинув одеяло, лежал Алешка - сын. На другой Татьянка - дочь.
В груди даже что-то ворохнулось: может, любовь, может, жалость.
Что-то давно забытое, но все-таки имевшее место быть.
Сейчас, для пущего драматизма ситуации, он решил вспомнить лучшие моменты прожитого. И ни за что не смог зацепиться. Все ушло.
Владимир проверил на крепость гвоздь на верхней перекладине косяка в детскую, вбитый неизвестно когда и неизвестно для чего.
Удивительно, но сейчас он себя чувствовал никем. Пустышкой. Некогда полной бутылкой, но бракованной, с крохотной дырочкой, через которую все содержимое медленно, но безвозвратно вытекло.
Несколько раз Владимир дернул веревку. Гвоздь держал крепко.
Дело осталось за малым.

Ноги не доставали до пола. Владимир просто обвис в петле всей массой своего тела. Наверное, нормальный человек так не смог. Он бы просто поднялся на ноги. А если бы до земли было далеко: хватался бы руками за веревку.
Руки и ноги Владимира были расслабленны. Тело умерло годы назад. Трепыхалась только душа.
Уже теряя сознание от недостатка воздуха, он услышал тихий звук в детской. А потом легкие прикосновения. И крик:
- Папка! Папка! Ты чего!
Это взрослый, да еще с крепкими нервами, понял бы, что висельника надо просто приподнять, чтобы ослабить петлю. Тринадцатилетний пацан, с просоньи и с перепугу, не знал таких тонкостей. Он с воплем повис на умирающем отце, приближая его конец.
В последний момент руки и ноги Владимира слегка дернулись. Это были последние движения жизни.

Два ребенка в истерике вцепились в мертвое тело. В запертой комнате билась ничего не понимающая мать. Свет в квартире включат еще не скоро, и слезы, текущие сейчас по остывающим щекам, к тому времени, скорее всего, высохнут.
Как жалко, что все уходит, иногда возвращаясь в последний миг перед смертью.


ЕДИНОВЕРЦЫ.

- Именем господа, в смерти примите истинную веру! - Отец Лиар стоит перед огромным пылающим костром. В его руках увесистый серебрянный крест. Он с трудом его поднимает над головой и все громче говорит: - Именем Господа, да отречетесь в смерти от идолов.
Мы стоим и смотрим на гротескные подобия людей в огне. Они бьются, привязанные к столбам. Кожа плавиться, внутренности вываливаются из прогоревших животов. Над инопланетной деревней разносятся дикие вопли аборигенов.
- Нехорошо это, - басит Луагр, - существу справно умерать в бою. Какого бы оно рода не было. Огонь же священен, и неча его поганить кровью и смертью.
Большой звероподобный ребенок. С такой логикой проще всего жить.
- Огонь священен, и оттого его ничем не осквернить, как не осквернит ересь и богохульство величие Господа нашего.
Аббат Соид, всегда там, где происходят небогоугодные дела. И всегда рядом с теми, у кого в голове небогоугодные мысли. Все знает, все видит и все может обьяснить. Не удивлюсь, если он сможет уличить в хуле самого Господа.
- Если в церкви кто-то умирает по собственной воле, церковь закрывают и сносят. Тоже ведь святое место. - На лице богатыря Луагра детская обида и детское же недовольство, что с ним не соглашаются.
- Сталь в руках воинов, несущих божье слово во все уголки Вселенной, тоже священна. Не скверна ли - пачкать ее в крови неверных?
Я отворачиваюсь и иду от костров. Не хочу слушать пустопорожние споры. Можно перехитрить цыгана или выиграть пари на терпение у дворцового швейцара. Переспорить инквизитора, особенно когда речь заходит о вере, невозможно.
Вся их вина, думаю я, смотря на высокие резные столбы с изображением звериных голов.

- Благодарение Господу, мы не едины в Космосе! - аббат Соид воздевает руки к небу. Рядом с ним на коленях истово молиться отец Лиар и другие монахи. - У нас есть единоверцы!
Перед святыми братьями, на глиняной стене лачуги, висит...крест.
Рыцари тоже приклоняют колени. Делаю это и я. Надо же, ничем не примечательная планетка, с полудикими, живущими лишь землей, жителями.
- Мы будем защищать этот мир, - говорит Соид, поднимаясь, - потому что это наш долг перед младшими нашими братьями по вере.
Я смотрю на высоких оранжевых братьев, стоящих неподелеку кучкой.

Два оранжевокожих аборигена стояли и смотрели вслед уходящим в небо ракетам.
- И кто это был? - спросил один другого. - Боги?
Второй, судя по оттенку ушей, более старый и более опытный, лишь отмахнулся.
- Да ну, что ты. Кожа у богов не может быть такой отвратительно белесой. И что им делать на небе, коль живут они под землей. И летать не умеют. Думать надо, когда всякую ерунду мелешь. А то старосте расскажу.
Молодой часто кивал головой, всем видом выражая раскаяние за свои глупые домыслы. Некоторое время они молча смотрели на прочертившие небо белые полосы.
- А что они делали у нашего дома?
Старый и опытный пожал плечами:
- Духи их разберет. Наверное, наш плуг им понравился. Видел у них на шеях маленькие плужки на цепочках? Зачем, правда, такие нужны? В горшках землю, что ли, вскапывать?


ОТРАЖЕНИЕ В АЛМАЗНОМ КЛЮВЕ.

- Дед, сдавайтесь! Разнесу все к чертям собачьим! И тебя не пожалею!
- Ряба,...б твою мать, совсем офонарела! Ощипаю и на суп пущу!
Вот и обменялись любезностями, думает Ряба, выглядывая из-за угла деревянного сарая. Убежище аховое. Вздумай дед полоснуть по шаткому строению из своего "Максима", от курицы остались бы одни перья.
- Козел старый, - зло шепчет Ряба, перезаряжая Калашников, - ща я тебя достану, как и бабку.
Да, бабку курочка отправила к праотцам первой. А дед - ветеран хренов - тогда успел увернуться. Хоть и древний как мамонт, а реакция дай боже.
- Слышь, пернатая! - кричит дед из дома, - то не мы с бабкой, а мышь проклятущая! Ее и пускай в расход!
- Тебя, козлина, я первого в расход пущу! - истерически визжит Ряба из своего укрытия. - Зачем молотком по яйцу лупил? С вами сынок мой еще до мыши помер!
И до мышки-сучки-нарушки доберусь, думает Ряба, переползая к другому углу сарая. Вовремя. Старик стреляет чертовски метко.
Ну, держись старый.
Ряба зигзагом бежит по двору. Главное не дать деду быстро развернуть пулемет. Иначе конец. Скупыми очередями курица бьет в окно, из которого торчит дуло "Максима". Бросает пару гранат.
Почти у самого крыльца у ног курицы что-то взрывается, и она кубарем летит обратно, за сарай.
У старика, вроде, ничего взрывчатого не было?
Кто-то палит слева, со стороны огорода.
Неужели бабка, в панике думает Ряба, откатываясь к выгребной яме. Пуля по касательной, что ли, прошла? А мозги - зеленая жижа, разбрызганная по полу - чьи были?
Граната в сторону дома, граната в сторону огорода, и по выстрелу туда и туда. Голова не соображает, зато тело действует на рефлексах.
- Бабка ожила, что ли? - кричит курица. Кровь кипит от адреналина.
В ответ ей на голову что то валится. Что-то мягкое и тяжелое.
Падение на бок, перекат, автомат приходиться бросить, рывок ножа из ножен, прыжок на ноги, и острие клинка упирается в мягкое. Кожа под перьями на грудке чувствует прикосновение чего то острого, и ряба замирает, разглядывая своего нового противника. Удивительно, но это не бабка и не дед. И даже не мышь.
На изрытом взрывами и пулями простом крестьянском дворе, у самой выгребной ямы, приставив друг к другу ножи, неподвижно стоят две птицы.
- Ты кто? - резко спрашивает курица.
- Универсальный пингвин, - отвечает ее враг - крупный высокий пингвин, весь, не хуже Рябы, увешанный патронташными лентами и связками гранат.
- Тебя ведь в сказке нет? - удивляется курочка.
- А ты, по сказке, вроде с автоматами не бегаешь и стариков своих не убиваешь.
Неприятный такой у черных пингвиньих глазок взгляд.
- Короче, - в голосе нежданного визитера прорезается металл, - я понимаю тебя, Алмазная Кура, - от своего старого боевого прозвища Ряба вздрагивает, - и мне жаль твоего сынишку. А может и дочурку.
- Сынишку. Златушку.
- Пусть сынишку. Но так коверкать сказку - это слишком. Детишки прочитают и больными вырастут.
Пингвин говорит и говорит, медленно отводя в сторону крыло с ножом.
- Убьеш меня, и придут другие. Мало тебе не покажется.
Нож с тихим шелестом входит в ножны. Пингвин разводит крылья в стороны.
- Давай так, мы забудем твой сегодняшний срыв и вернем все на круги своя. А ты, родная, будь добра терпи. Яиц еще снесешь сотни. На тебя возложили ответственность быть героиней глупой деткой сказки, пусть это и сильно расходится с твоим предыдущем занятием.
Крылья Рябы безвольно опускаются.
- Вот и хорошо, вот и ладненько.

- Ой, яичко золотое! - щебечет бабка. - Давай молоток, разбить надо.
Дед скребет подбородок под бородой.
- Молчи, дура! - наконец выдает он, - я те сам скоро что-то разобью.
Некоторое время думает.
- В рамочку надо его поставить... А лучше Рябе на выседку. Может кто и вылупиться... И мышей у нас много. Спасу от них никакого. Повывести надо...


Для пояснения названия. Этот рассказик написан по мотивам моей, написанной еще в школе, минипьесы "Отражение в алмазном клюве", где главная героиня - курочка Ряба, особо опасный партизан и диверсант по прозвищу Алмазная Кура. Увы, сама пьеса где-то безвозвратно сгинула, не оставив ни одной письменной копии. А писать заново нет желания. Но идея, на мой взгляд, нелохая. Вот и решил ее реализовать в небольшом рассказе.


ИЗВОЗЧИК.

- Я не беру учеников, - тихо сказал лодочник, отталкиваясь шестом, - ни с того берега, ни с этого.
- Подожди, - парень стоял у самой кромки воды. - Ты устал и хочешь смены. Я хочу занять твое место.
- Это невозможно...
Темная безликая фигура в широком плаще растворилась во мраке. Парень продолжал терпеливо ждать. К реке подходили люди.
Из темноты опять появилась высокая фигура человека, стоящего в лодке, с длинным шестом в руках.
Лодка тихо причалила к песчаному берегу, на нее ступило несколько унылых на вид людей, заплатило по монете. Впрочем, их уныние легко обьяснимо.
- У тебя великий дар, - прошелестел лодочник, обращаясь к настырному парню, - используй его во благо.
- Разве это не благо? - выкрикнул паренек. - Твоя работа, возможно, самая важная из существующих!
- Это не работа, это наказание...
- Рагон, сними с себя это наказание и отдай его мне.
- Это невозможно... Ты еще живой...
- Ах вот в чем дело.
Прошли годы, и к тому же берегу вышел старик, одетый в длинный плащ с опущенным на плечи капюшеном. Он долго стоял, всматриваясь в тьму над черной рекой.
- Приветствую тебя, Рагон.
Лодка с высокими бортами мягко ткнулась в песок.
- Ты не изменился, Рагон.
- Я никогда не меняюсь. А ты постарел.
Старик хекнул..
- И гораздо больше, чем постарел...
- Вижу, вижу, - в голосе лодочника впервые послышались нотки чувств. - Сегодня ты по праву на этом берегу. Теперь ты готов занять мое место?
- А готов ли ты?
- Я был готов всегда...
Старик ступил на лодку и принял шест из рук Рагона.
- Первым твоим пассажиром буду я, - сказал уже бывший лодочник, вкладывая в ладонь своего сменщика серебрянную монету.
Рагон сошел с лодки на противоположном берегу.
- Два последних вопроса, - сказал он из под своего извечного капюшона. - Зачем? И как твое имя?
Старик усмехнулся, накидывая на голову капюшон и становясь неотличимой копией своего предшественника.
- Как бы то нибыло, ты никогда не ступал в потусторонний мир. Я этого не хочу, как и не хотел когда то ты. Пускай своеобразное, но вечное существование, между тем миром и этим.
- Не жизнь...
- Но существование.
- И как тебя зовут, новый извозчик загробного мира?
- Харон.
- Ты выбрал вечное существование, Харон. Готовься к вечным мукам.

[Фимук]

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой стареющий полковник листает невеселую папку и размышляет, а самоназванный адмирал, пират и наркоторговец узнает о результатах этих раздумий.

I: Почему я должен вам помочь?
II: Деньги, мы заплатим...
I: Деньги... Не питайте иллюзий: я не альтруист, и цена будет... немалой. Мягко говоря. А говоря жестко... Одно топливо для моих кораблей обойдется вам в десять миллиардов. Остальный "технические" расходы - еще около тридцати. Жалованье экипажам и боевым командам - до миллиарда. Плюс процент. Мой процент. Процент командиров. Это не считая тех потерь, которые я понесу в этой войне... Сто миллиардов - вот цена...
II: Это... много...
I: А на что вы расчитывали?
II: На понимание.
I: ...Вам известна моя репутация?
II: Более чем...
I: При всем при этом вы все-таки решились со мной встретиться. И попросить помощи... Учитывая нынешню обстановку я могу смело заявить, что разговор этот УЖЕ навредила нам обоим. Будем реалистами - охранка всегда где-то рядом. Поручусь, что среди моих людей десятки ее агентов. Я это осознаю и принимаю как должность, хотя мне это и неприятно... А что для знающих людей может сказать встреча представителя опального дома и командира флота наемников? Моя мысль вам понятна... Я проявил уважение - к вам, к дому Вавиловых... Но уважение ко мне... Повторю вопрос - вам известна моя репутация?.. Вы ведь собрали немало информации обо мне. Помогал ли я кому-либо когда-либо просто так?
II: Нет.
I: Нет... Вы чем-то отличаетесь от других?
II: Я не знаю...
I: Княгиня... Ваш мир гибнет. Что может десяток планет против мощи Империи?.. Княгиня, прежде чем дать окончательный ответ я бы хотел полной вашей откровенности. Просто скажите - зачем?.. В конце концов, Россия - не худший вариант. Это не Рейх с его концлагерями. И не Рим с инквизицией... Вам оставят титул, право управления, пусть и припишут к титулу князя "генерал-губернатор"... Автономия, свои законы, своя вера... Многие мечтают стать российской провинцией...
II: Мы - не многие.
I: Но вы - русские.
II: Это ничего не меняет.
I: ...Хорошо. Воевать и погибать - святое право каждого... Сто миллиардов - мое последнее слово. За эту сумму я готов воевать и погибать вместе с вами... Но помните: если дело примет катастрофический оборот - я уведу свой флот или его остатки... А это момент рано или поздно наступит. Таковы правила игры, которые устанавливаете не вы...

Директор выключил запись и из подлобья посмотрел на Ляхова.
- Николай Фомич, это - проблема?
Начальник спецуправления Охранного отделения Николай Фомич Ляхов знал и этот взгляд, и вот такой недобрый тон. Известный своим крутым нравом генерал Кротов - директор охранки - не терпел неудобных ему ответов на неудобные всем вопросы. Подобные этому. Ляхову стоило бы ответить: "Нет, Ваше Превосходительство, это уже не проблема"...
- Ваше Превосходительство, это - большая проблема...
Но так мог подумать тот, кто не знал ни Ляхова, ни его отношений с Кротовым...
Генерал опустил тяжелый взгляд и стал что-то изучать в разбросаных на столе бумагах.
- ЛеКлер, банды Фолка, куаранцы... - Глухо произнес он. - Теперь Ушкин... Что это даст Вавиловым?
- Около сотни крейсеров и пятнадцать тяжелых линкоров. Плюс десант. Плюс пехота. Плюс киберчасти... Больше десяти тысяч истребителей... Плюс...
Кротов отмахнулся:
- Короче, я вас понял... Полковник, ЭТО - ПРОБЛЕМА?

Ляхов откинулся на спинку кресла и помосировал переносицу. Да, не тот он стал, далеко не тот. Он вспоминал Луарчанскую войну, когда в самый ее разгар сотрудники охранки не спали неделями, а в периоды "затишья" могли позволить себе несусветную роскошь: три часа сна за трое суток. Люди ломались как соломинки. Хлестали литрами кофе, коньяк, водку, нюхали кокаин и спиды, кололись анаболиками и всем, что могло взбодрить, хоть на минутку, часто стрелялись... Не зря то поколение, к которому относился и Ляхов, до сих пор называют "нариками"...
Сейчас уже к концу рабочего дня мозгой еле шевелишь. Старость не радость.
Полковник поднялся и быстро прошелся по кабинету, энергично размахивая руками. Надо думать.
А есть над чем. Хотя бы над тем, как сделать так, чтобы не повторились времена Луачара с его бессонными ночами и стволами у висков.
Не то, чтобы ситуация была такой уж угрожающей, но чутье старого чекиста редко подводило, а сейчас это чутье подсказывало, что из-за вот таких "локальных" конфликтов часто рождаются большие и очень затяжные войны.
Чтобы подстегнуть мыслительный процесс и заодно освежить память начальник спецуправления достал из сейфа увесистую папку и еще раз быстро ее пролистал.

Саваанское княжество располагалось достаточно далеко от границ Российской империи. Правда, лет эдак двести назад Саваан как раз-таки и являлся последним форпостом державы. Но в следствии давнешней гражданской войны, дипломатических и придворных интриг (клубка, в котором не то что черт - сам сатана ногу сломит, а то и две сразу) княжество было обьявлено независимым государством. А во главе его стал хан Вавил - пират и разбойник, основатель дома Вавиловых. Ирония судьбы заключалась в том, что Вавиловы в последующий столетия заработали славу самого благородного семейства российского высшего дворянства. Вот тебе и волчья кровь.
До недавнего времени имперские власти достаточно лояльно относились к бывшей провинции. Хотя взаимностью князья не отплачивали: неизвестно, что там за события произошли две сотни лет назад, но явно они бы не подняли репутацию императорской династии.
Но вот ровно два года назад геологическая экспедиция на одном из мелких спутников Эшкола - важного промышленного центра Саваана - обнаружила импералит... Дальше догадаться нетрудно. Самый дорогой металл галактики нужен всем. И вот в недрах МИДа выкопали какой-то старинный указ, давно не выполняемый, но так никем и не отмененный. А согласно этой писульке не взирая ни на что Саваанское княжество является исконной территорией Российской империи, утерянной лишь по недогляду и злостной халатности дипломатов двухсотлетней давности.
Восстанавливать историческую справедливость начали рьяно, устраивая великие посольства, созывая международные советы и трибуналы. Вавиловы не менее упорно сопротивлялись. Посильную помощь им в этом оказывали извечные враги России - Рим, Рейх, Китай, Америка, Советы. Они бы и сами были не прочь завладеть импералитом.
Наконец, державе надоело играть с карликовым государством в "закон и порядок", и она предьвило ультиматом, дав три месяца на раздумья. Кстати, условия ультиматума были вполне гуманные: княжество получало статус полусуверенной провинции с сохранением правящей династии. Но это при добровольном вхождении в состав России. В противном случае - быстрая жестокая аннексия.
"Друзья" мигом отвернулись от "борцов с имперскими амбициями русских", - ни Рейх, ни Рим, ни Китай не очень то хотели вступать в открытый конфликт с Российской империей.
Но гордые потомки хана-разбойника не собирались сдаваться, и вот многочисленные гонцы направились ко всем, кто мог за деньги, веру и черт знает что еще воевать на их стороне. Пират ЛеКлер, банды безумного созвездия Фолк, наемники-куаранцы, боевики мафиозных кланов всей галактики... Вавиловы не жалели средств, собирая под своим крылом самый отьявленный сброд. И сброд очень опасный, надо отметить.
Последним на данный момент стал самоназванный адмирал Илья Ильич Ушкин, он же Шерман Кох, он же Давид Линчис, он же Мануэль Бинуччи, он же Карл Рендвер, он же пират, наркоторговец, контрабандист, террорист и один из самых удачливых командиров наемников за всю звездную историю этой братии. Опасный вдвойне. К тому же имеющий немалые военные силы.

Ляхов захлопнул невеселую папку, прошел к столу и по внутренней связи вызвал своего адьютанта - лейтенанта Хопа. Хоп отозвался немедленно.
- Да, Николай Фомич?
- Немедленно задействуйте семнадцатый список.
Полковник положил документы обратно в сейф и уселся в кресло. Сегодня он вряд ли будет ночевать дома.

Тем же днем, но на другом конце голактики, самоназванный адмирал, пират, наркоторговец и прочая, и прочая, и прочая расслабленно лежал на мягких перинах и через соломинку потягивал вино. Он пробовал новую рабыню. Девчонка прыгала совершенно бестолково. Илья подумал, что в свои пятнадцать лет она бы могла кое чему подучиться. Но сегодня он выпил достаточно, и сейчас просто наслаждался пусть и неумелыми, но все же приятными движениями наложницы.
- Шеф, есть новости, - рядом на циновки уселся Корри - первый адмиральский помошник, умевший входить всегда абсолютно бесшумно.
- Говори, - простонал Илья.
- Активизировали семнадцатый список...
- В охранке?
- Да...
Девочка запрыгала совсем резво, и на некоторое время Ушкин перестал соображать. Способность мыслить вернулась лишь после того, как он кончил.
Спровадив девку и натянув штаны он спросил у помошника:
- И что это значит?
- На вас обьявили охоту...